Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Русская Франция, русский Париж – это не миф, это реальный мир шестидесяти тысяч русских людей, мир, существовавший несколько десятилетий внутри французского общества и государства по своим законам. В нем сохранялись социальные различия, и Саша Шмеман не был вхож в «высший свет», подобно его ровеснику Борису Старку, в будущем также протоиерею. Бурлили политические страсти, но семья Шмеманов сторонилась политики, и эта отстраненность сохранилась у нашего героя на всю жизнь. Большинство русских эмигрантов жило в трудных материальных условиях, иные просто боролись за выживание, и не это ли сформировало у будущего священника спокойное отношение к материальной стороне жизни, которая является необходимым условием существования человека, но никак не более того.
Однако думается, два иных обстоятельства были определяющими в формировании личности отца Александра. Первое – вера в Бога, тяга к Церкви, осознание истинности Евангельских заповедей. Такая основа мировосприятия Саши Шмемана сформировалась в условиях возрождения веры и церковности в среде русской эмиграции как реакция на потерю родины, на ужасы революции и гражданской войны, наконец, на остро переживавшееся поначалу отчаяние и безысходность эмигрантской жизни. Парадокс состоял в том, что лишь после потери православной империи, после того, как рухнула вся видевшаяся неколебимой обеспеченная жизнь со службой, балами и вечеринками, театрами и диспутами, – лишь тогда некогда вольнодумная верхушка русского дворянства, буржуазии и интеллигенции осознала истинное соотношение материального и духовного. Не все, конечно, но многие. В такой атмосфере возникла и утвердилась истинная церковность Александра Шмемана, не просто знание порядка богослужения, текстов молитв и канонов, а ощущение своей внутренней, сердечной соприкосновенности с миром иным, с Царством Небесным.
Протопресвитер Александр Шмеман
И второе обстоятельство – русская культура. Эмиграция видела свою высокую миссию в сохранении и приумножении русской культуры, истоки которой – от Крещения Руси и приобщения к античному и византийскому наследию до европеизации России при Петре и Екатерине. На родине великую культуру большевики стремились заменить новой, «пролетарской» или «коммунистической», пока перед угрозой Второй мировой войны не осознали органическую важность отеческих корней. Юный Саша Шмеман, подобно сотням своих ровесников, среди которых был и будущий митрополит Сурожский Антоний, тогда просто Сережа Блум, существовал в пространстве чужой французской культуры, но жил в атмосфере русской культуры. Школы для детей русских эмигрантов, летние лагеря, воскресные беседы священников, русские газеты и журналы, книги Б. С. Зайцева, И. А. Бунина, И. С. Шмелева и других русских писателей, сама жизнь в семье в соответствии с дореволюционным укладом – все это не просто закрепляло самоидентификацию «я – русский», но формировало устойчивое чувство принадлежности к великой культуре. И в то же время это ощущение своей «русскости» ничуть не мешало впитывать великую французскую культуру, также ставшую для него своей.
Александр Шмеман поначалу учился во французской католической школе. В 1930 году родители отдали его (и младшего брата Андрея) в Русский кадетский корпус в Версале, основателем и директором которого был генерал Владимир Валерианович Римский-Корсаков (1859–1933), знаток и почитатель русской культуры, сумевший передать свою любовь ученикам. Старый генерал выделял Сашу Шмемана, ощутив незаурядность его натуры. Он открыл для своего любимца мир русской поэзии, давал ему тетрадки с переписанными от руки стихами, поощрял его интерес к литературе, и с поэзии началось «освобождение души», вспоминал позднее отец Александр, пробудилась интуиция «иного мира», «печаль по Богу» – на всю оставшуюся жизнь. После смерти Римского-Корсакова, впервые осознанной как непоправимая утрата, мальчику стало трудно переносить военизированную атмосферу корпуса, и осенью 1935 года он попросил маму перевести его во французский лицей.
Прошли десятилетия, но память о корпусе он сохранил. В 2005 году был опубликован «Дневник» отца Александра за 1973–1983 годы, в котором он предстал человеком русской культуры в той же мере, что и европейской. Ясный, точный, богатый красками и оттенками русский язык соседствует на страницах «Дневника» с фразами на французском и словечками на английском языках, а размышления над рассказами Чехова и романами Солженицына перемежаются с суждениями о новинках французской литературы. 10 апреля 1973 года он записывает: «…Корпус, может быть, самые важные пять лет всей моей жизни… Прививка “эмигрантства” как высокой трагедии, как трагического “избранства”. Славная, поразительная, единственная Россия, Россия христолюбивого воинства… Влюбленность в ту Россию. Другой не было, быть не может. Ее нужно спасти и воскресить. Другой цели у жизни нет».
Пять лет, с 1935 по 1940 год, продолжалось обучение в лицее Карно. Однако погружение в мир французской культуры шло наряду с постижением мира Православия. Еще в корпусе тонкая душа Саши Шмемана чутко отозвалась на Евангельскую весть. Священники Зосима-Савватий (Телицын, 1860–1951) и Савва (Шимкевич, 1899–1961) приметили мальчика. После переезда в Париж он стал посещать богослужения в русском соборе святого Александра Невского на рю Дарю и начал прислуживать в алтаре. Митрополит Евлогий (Георгиевский, 1868–1948) сделал его своим иподиаконом. Такое, более глубокое участие в богослужебной жизни приблизило его к выбору своего пути: служение Церкви.
В скучные часы занятий в лицее Саша Шмеман мечтал. Ему виделись любовь и счастливая семейная жизнь, занятия литературой, путешествия по всему миру, встречи с интересными людьми, признание его заслуг, но обязательно и прежде всего – Церковь… И все это осуществилось.
В годы Второй мировой войны Александр Шмеман жил во Франции, переживавшей войну иначе, чем Советская Россия. Война и оккупация окрасили годы его молодости в особые цвета. Кучка голодных студентов в нетопленой аудитории Свято-Сергиевского богословского института слушала лекции протоиерея Сергия Булгакова о толковании Апокалипсиса, и древние тексты пророчеств не могли не восприниматься всерьез. Впрочем, Александр Шмеман в отличие он Андрея Блума не принимал участия в движении Сопротивления немецкой оккупации. В годы учебы он влюбился, а в 1943 году женился на Ульяне Осоргиной. По окончании института в 1945 году становится его преподавателем, в 1946 году был рукоположен в сан священника. Судя по всему, то были скудные внешне, но счастливые и богатые внутренне годы жизни отца Александра. Провидение будто хранило и подготавливало его к будущему служению, в котором он щедро делился с другими накопленной радостью.
Радость
