Записки русского изгнанника - Иван Беляев

Проехав станицу Некрасовскую, по дороге с конечной станции мы заночевали в небольшом хуторе, принадлежавшем Анчоку. Было уже поздно, но ко мне подсел старик абадзех и вступил со мною в сердечный разговор.

— Спасибо тебе! — говорил он. — Что ты сделал для Беслана! Ведь он из лучшей фамилии. Что ты сделал для него — сделал для нас.

Старик оказался живой книгой.

— Ведь он родом из Крыма, его предок Едыг прогневал хана, украл три яйца от его любимого кречета. Хан хотел посадить его на кол, так он бежал к черкесам. От него родом князья Едыговы, Беслан последний в его роде.

Во дни молодости хевсуры говорили мне: наш народ совсем не как другие. Ближе всех нам пшавы. Но у нас говорят, что нет на Кавказе благороднее черкесов, они стоят еще выше нас. Я сказал это старику.

— Есть у меня хутор на Красной Поляне, под самой горой Ачишхо. Я не променял бы его ни на какие деньги. Но видит Бог, если б вернулись изгнанные пятьдесят лет назад оттуда черкесы, я с радостью вернул бы им их земли. Не понимаю, как могло случиться, что великодушный царь нашей великодушной страны мог изгнать в Турцию полмиллиона абадзехов, шапсугов, бжедугов и убыхов.

— Царь не виноват, — возразил мне старик. — Виноваты мы сами. Когда, вслед за окончанием войны, Государь созвал всех черкесских князей и старшин, я вместе с отцом стоял ближе всех к нему. Тут были переводчики, которые передавали каждое слово, так что все могли слышать.

— Я не могу оставить вас в горах и на побережье, — говорил он. — Наши враги все время стараются высадиться и овладеть берегом. Тем, кто пожелает остаться здесь, я отведу обширные и богатые земли на плоскости… А кто не хочет, пусть уходит в Турцию.

— Государь! — отвечали князья, — Мы от сердца благодарим тебя за твое великодушие. Но наш народ не поверит нам, он скажет, что мы их предали. Все они желают уйти в Турцию.

Нас осталось всего 60 тысяч, но через пятьдесят лет вот нас уже 200 тысяч. А в Турции сколько было, столько и осталось… Царь не виноват, он хотел нам добра.

Молодая черкешенка подала мне умыть руки, и все мы уселись за кругом низенького стола.

— Теперь ты наш, — говорили мои спутники, — да ты и так совсем наш. И черкеску и папаху, ты носишь совсем, как носили убыхские князья, да и станом, и лицом ты совсем, как они. Мы построим тебе дом в Хатажукае, подарим скот, баранов, пару буйволиц, и после войны ты заживешь у нас с твоей красавицей женой.

Встреча, ожидавшая меня в Хатажукае, была еще более сердечная. Мы подкатили на прекрасном экипаже, за которым до селения скакала полусотня джигитов на горячих конях. Нас ожидало все селение, несколько сот всадников, вооруженных с головы до ног. Затем седобородые «хаджи» в своих традиционных чалмах, далее все местные девушки и подростки, каждая с букетом свежих ландышей в руках. Старики поднесли мне чудный раззолоченный кинжал — эмблему моего нового звания — и красивую нагайку — эмблему власти. Затем старшины собрались за длинными столами в общественном доме, и, во время обеда, за чашей пива, старики хаджи излили мне все искренние слова благодарности и симпатии.

— Мы, старики, — говорил Шемгоков, отец Анчока, — сказали детям: «У вас, молодых, есть свой почетный старик — Врангель. А этого оставьте нам. Он к нам подошел, и мы с ним не расстанемся».

Вечером я уехал совершенно очарованный гостеприимством и тонким благородством оказанного мне приема. Теперь все это мне представляется чудным миражом, волшебной картиной прошлого.

Но то, что было, — наше! Его уже никто не отнимет у нас и не исказит. Пока сознание остается в душе — оно ЕСТЬ!

В погоне за призраком

— Это лицо мне знакомо — и этот шрам.

— Его провела эта рука.

«Гугеноты».

— Ein echter Kauckasier glaube ich?

Этот вопрос относится к неподвижно стоящему у столба с надписью, грозившей смертною казнью всякому, кто не сдаст оружия на ближайшем германском посту.

— Ein offizier vermutlich?

— Jawohi.

На кавказце нет никакого отличия, кроме папахи и черкески. Но в его осанке и манерах есть нечто, что заставляет думать, что это офицер и притом природный вояка.

— Очень рад! Майор Гериг венгерской армии. Наверное, мы с вами не впервые встречаемся на войне? Бывали в Галиции? На Карпатах?

— На войне, как на балу, редко встречаются по одному только разу…

— И в Долине?

— Вы служили в 1-м Цесарском? Офицеры у «Альпийских стрелков» всегда красовались перед нами во весь рост, и в цепях, и в атаке.

— Это наша традиция. На Яворнике я получил этот шрам, — он поднял руку к виску.

— А я этот крест, — ответил русский, обнаруживая маленький белый крестик, скрытый в складках черкески. — Давайте руку, — прибавил он искренне. — Мы понимаем друг друга. Вас интересуют наши кавказские клинки, не правда ли?

— О да! Ведь нигде так их не ценят, как на Кавказе, и у нас, в Венгрии.

— Хорошо, пойдемте! Если б вы были прусский офицер, я не приглашал бы вас.

В казино, импровизированном из «теплушки», все стены были увешаны клычами, гурдами, волчками, принадлежавшими начальнику эшелона князю Накашидзе и сопровождавшим его офицерам. У венгерца разбежались глаза.

— Ах, если б сюда бутылку хорошего токайского, — бормотал он, — но все равно, выпьем пару вашего цимлянского за глубокие рыцарские чувства обеих армий!

За время моей болезни меня назначили инспектором артиллерии, которая находилась под командой генерала Кутепова. Я поехал в Ростов являться Врангелю, вступившему в командование армией.

На вокзале ко мне подбежала наша «добрая красавица Маруся», племянница дьякона Темирюевской станицы. Мы встретились, как родные. Ей не хватало билета. Мне все-таки удалось раздобыть его, и, хотя стоя, мы добрались до Тихорецкой. Там она вышла и побежала по темным улицам поселка.

К Кутепову я попал рано утром. Тотчас же я обошел все артиллерийские позиции корпуса, блестяще оборудованные командованием 6-й дивизии, полковником (имя которого я, к сожалению, забыл). Он прекрасно объяснил мне задачи каждой батареи и всевозможные случаи сосредоточения огня. Обо всем я доложил Кутепову, который остался крайне доволен обстоятельным докладом.

Вскоре, однако, весь штаб Кутепова, в том числе и я, был переброшен в Угольный район, где объединил отборные части старой Добровольческой армии, которым было присвоено название 1-го Корпуса. За мной последовал мой конвой, сохраненный мне любезностью моего временного заместителя, генерала Реныва. Но мой Мустафа уже вернулся в первобытное состояние, Вовочка после Минеральных вод тоже исчез куда-то, а милый «мичман» Панафидин вернулся к своей морской профессии. При мне остались лишь Бес-лан, Магомет и дюжина казаков.