Фестиваль - Сергей Власов

– Как это благородно с твоей стороны, Клаус. Просто по-рыцарски. Наверняка твои предки имели графский или какой другой титул.

Дирижер обрадовался:

– Вы правы, Иван Григорьевич. Все так и есть, как вы говорите.

Со стороны гримерок появилась запыхавшаяся Валерия:

– Ваня, там тебя какая-то женщина спрашивает с телевидения.

Дама оказалась Натальей Алексеевной Вилиной, которая после крат кого приветствия заговорщицки протянула Райляну бытовую кассету VHS. Иван Григорьевич все понял и спокойно поинтересовался:

– Ты же говорила, что все материалы заседания сразу размагничиваются. Откуда тогда это? После моего предложения новых заседаний ведь не было. Или вы, мадам, вводили меня в заблуждение?

– Случайно завалялась с записью последнего совминовского форума. Оператор забыл по халатности размагнитить. Ничего не поделаешь – у нас тоже работают обычные люди и у них тоже есть человеческие слабости.

– Ну-ну, – понимающе кивнул Ваня. – Сколько?

– Подожди. Сразу сколько… Ты ее посмотри сначала. А завтра… завтра мы с тобой обязательно повидаемся и обсудим все без исключения пункты нашей устной предварительной договоренности. Все, мне надо бежать. Пока…

Раздобыв видеомагнитофон, суперагент уединился в одной из служебных комнат и с интересом приготовился к просмотру эксклюзивного материала. То, что он увидел, поразило его сверх всяких ожиданий.

– Да-а… – нервно потирая свой белый подбородок с плохо растущей на нем растительностью, певуче протянул он, когда кассета закончилась. – Это, конечно, не бомба, а мина замедленного действия – еще неизвестно, что хуже… Увидеть господ министров в таком неприглядном виде дорогого стоит. – Он рывком встал с табуретки и метнулся к телефонному аппарату.

В дверь постучали.

– Я занят! – злобно бросил Иван и прикрыл ладонью отверстие с мембраной. – Буду сегодня ровно в двадцать три тридцать пять. Да… На редкость удачно… Понял… Нет… Понял… Да… Хорошо понял… Будет сделано… А вот это вопрос не ко мне.

Собеседник на другом конце провода в завершение разговора сказал что-то особо доверительное – Райлян от удовольствия покраснел и положил трубку на место.

В дверь опять постучали.

– Ну что еще? Кому я так сильно понадобился? – Ваня, с волнением щелкнув «собачкой» замка, дернул за ручку.

– Это я, – в образовавшемся пространстве на фоне затемненного коридора четко проявилась фигура Светланы. – Ваня, скажи, ты меня бросил?

– С чего ты взяла?

– Ну как же, как же… А твое общение с Валерией?

Райлян покраснел и закашлялся:

– Не было никакого общения, все всё врут.

– Хорошо, тогда почему ты меня не замечаешь?

– Я замечаю, только виду не подаю.

– А почему, Ванечка?

– Ты что, забыла про Бизневского? Он же меня везде преследует. Я чувствую, ему что-то от меня надо, поэтому до полного окончания всех фестивальных мероприятий я и стараюсь не афишировать наши с тобой близкие отношения. Ты меня понимаешь?

– Это чтобы не подвергать меня опасности? – догадалась девушка.

– Ясный хрен!

У Светы сама собой опустилась голова:

– Раньше ты не говорил таких нехороших выражений. Ты стал ко мне хуже относиться, Иван Григорьевич, за последнее время.

– Обещаю тебе: вот закончится фестиваль, и я стану прежним.

– Честно?

– Да чтоб мне птицы склевали… кое что…

– Ох, смотри, Ванечка, не ровён час – на самом деле склюют.

Глава сорок третья

Сергей Козик справился с возложенными на него обязанностями, связанными с сервировкой и охраной праздничного стола, на пятерку с плюсом. Последний концерт прошел на редкость спокойно, без происшествий и эксцессов. Уходящая публика с интересом бросала взгляды сквозь строй омоновцев на ровные ряды расставленных на столе тарелок и рюмок и понимающе хмыкала. Большинство приглашенных на фуршет в нетерпении толпились либо в курилке, либо поблизости от нее, ожидая отлучившихся на встречу с никотином приятелей, знакомых, подруг.

В двадцать два часа в нескольких местах оцепления милиционеры расступились, освобождая проходы к праздничному столу. Пятнадцать минут одиннадцатого уже начали раздаваться первые официальные приветственные речи вперемежку с тостами. Еще через десять минут запасы спиртного и еды стали катастрофически уменьшаться.

Иван Григорьевич то ли в шутку, то ли всерьез попросил участников скромного банкета не торопиться и, сам показав пример, торжественно отложил никелированную вилку в сторону.

Счастливый Клаус обратился через головы нескольких стоящих рядом людей к генеральному директору фестиваля:

Сергей Сергеевич, можно я скажу пару слов?

В ответ Флюсов кивнул и, постучав ножом по стоявшему рядом хрустальному фужеру, попросил внимания:

– Дамы и господа, сейчас я хочу предоставить слово главному имениннику, величайшему композитору и дирижеру всех времен и народов – маэстро Гастарбайтеру!

Все дружно зааплодировали, а с дальнего конца стола кто-то неизвестный прокричал троекратное «Ура!».

Речь Клауса была краткой. Поблагодарив в разной степени присутствующих, он со злорадными интонациями поведал собравшимся о том, что с этой секунды просит считать только что закончившийся грандиозный музыкальный проект ежегодной акцией.

Старший Гастарбайтер при этом загадочно ухмыльнулся, Сергей Сергеевич поперхнулся минеральной водой, а Иван Григорьевич Райлян густо покраснел.

После этого для многих за столом наступило время простого человеческого общения, споров и разглагольствований.

– Музыка, как и любая другая форма искусства, должна принадлежать народу! – Категоричность поэта-песенника Ондруха, вызванная алкоголем и усиленная стоящей рядом блондинкой из магазина «Лейпциг», понравилась не всем.

Виктор Контушовкин попытался воспротивиться:

– Оно никому не должно принадлежать. Искусство по своей природе – нейтрально. Единственной его задачей – честно отображать жизнь.

– Ничего подобного. – Стоящая с противоположной стороны стола Ирина Львовна Ловнеровская, как человек исключительно гуманистических убеждений, твердо, не согласившись с обоими, пояснила: – Искусство должно… я бы сказала, просто обязано улучшать человеческую природу, делать его лучше.

– Любыми путями? – Евгений Алексеевич Лабухов ухватил с тарелки маслину. – Даже с помощью вранья?

– Да с помощью чего угодно! – повысила голос Ирина Львовна.

Последняя реплика была услышана многими именно в силу энергетики, с какой она была произнесена.

Подвыпивший народ загудел.

– Странно слышать подобное от такой очаровательной женщины, – резюмировал неудовольствие многих генерал-предатель Константин Сергеевич Станиславский. – По-вашему, цель всегда оправдывает средства?

– А вы кто? – подозрительно поинтересовалась Ловнеровская.

– Я – друг, – твердо заявил генерал.

Так просто отстать от любого собеседника было не в правилах Ирины Львовны:

– А чем вы занимаетесь?

– Ну, скажем, я – бизнесмен.

Ловнеровская выдала свою обычную шутку:

– Родиной торгуете? – и грузно засмеялась.

У разведчика Станиславского наступил шок. Он давно думал, что находится под колпаком, в глубине души ожидая ареста в любую секунду. Извинившись, на ходу скребя большим пальцем рукоятку «вальтера» в правом кармане пиджака, он решительным шагом направился в туалет.

– Женька, тебе здесь нравится? – на противоположном конце уже начинающего покрываться пятнами от пролитых напитков и оброненных кусочков еды стола спросил Егор Данилович Бесхребетный своего злейшего приятеля поэта Файбышенко.

Поэт метнул в свой с неправильным прикусом рот миловидный соленый груздь и без какого-либо энтузиазма бросил:

– Да как тебе сказать… Главное, что пока никто не дерется, не хватает со стола еще не распечатанные бутылки и не прячет их с тупым остервенением под нижнее белье. Я за последние годы на подобных сборищах многое повидал… Хотя, если сказать честно, все это напоминает деревенский праздник. Собрались люди по поводу не всем понятного, но, безусловно, важного события и с необходимой для таких случаев радостью веселятся.

– Ты опять? – Бесхребетный занервничал. – Ты опять грязно намекаешь на мое крестьянское происхождение?

Файбышенко сглотнул слюну:

– Слушай, извини, Данилыч, случайно вырвалось. Ну честное слово, не хотел тебя обидеть. Клянусь тебе! Признаюсь, несколько раз пытался тебя этим подъе… – тут Евгений Александрович осекся и с нежностью посмотрел на стоявшую рядом незнакомую даму, – извините… шутил над тобой по этому поводу. Но сейчас, честное слово, – ни сном ни духом.

Бесхребетный с недоверием посмотрел сначала на приятеля, затем – на ту же, что и Файбышенко чуть раннее, даму: