Воскресенье - пришел лесник и... - Владимир Талалаев

Уже выйдя из своей глинобитной халупы и пройдя с дюжину шагов по улице, Бран насторожился. Время было достаточно позднее, но городок словно вымер. Все окна и двери были плотно закрыты. Надоедливая детвора не возилась в пыли у дороги. Хозяйки не выходили купить чего-нибудь и посплетничать. Вечный гул рыночной площади смолк. Казалось, единственным звуком было настойчивое урчание у Брана в животе. Алхимик подумал с минуту и медленно, осторожно двинулся в сторону площади. Первым, что повергло его в недоумение, когда он подкрался к кузне и выглянул из-за угла, была корчма. Старая, хорошо знакомая вывеска с полустертой надписью "У ведьмы Джин" оказалась тщательно завешенной куском мешковины, на котором красовались кривые буквы: "У свитова Никалая". Бран, который очень гордился своим умением читать, чуть не фыркнул от досады. Рядом послышались голоса. Он высунулся чуть дальше и молниеносно рванулся назад. Несчастный алхимик прижался к стене кузницы, обливаясь холодным потом. А приведшее его в такую прострацию зрелище не несло в себе, на первый взгляд, ничего пугающего.

Посреди площади, как раз напротив входа в покосившуюся церковь, были свалены в неаккуратную кучу дрова, сено и даже валежник, который какая-то неведомая сила притащила из соседнего леса. В нескольких футах от нее на земле лежала длинная, в полтора человеческих роста, толстая жердь, на которую устало опирались лопата и заступ. Чуть поодаль стояли двое. Первым был монах в длинной черной рясе. Несмотря на теплую погоду, он глубоко надвинул клобук, так что лицо его было трудно разглядеть, только время от времени поблескивали из-под капюшона хитрые глазки. Монах был высок и худ, как щепка. Вторым был воин. Поверх старого, но добротного доспеха он носил белый нарамник с гербом, в котором доминировал небесно-голубой цвет. Длинный, до пят, зеленый плащ скрепляла медная фибула. Довершал его наряд искривленный палаш у пояса. Ни один из них не заметил Брана, так они были увлечены разговором.

— ...и все таки, брат Бенвенуцио, — говорил с сильным шотландским акцентом воин, — это несправедливо. Я это все сюда притащил, а теперь еще и копать должен? Сам копай!

— Да. Но тем не менее, — ответствовал скромный монах.

— Да я ведь какой-никакой дворянин!

— Да. Но тем не менее.

— Я тут, чтобы это... искоренять ересь, вот, а не заниматься черной работой!

— Да. Но тем не менее.

— Я тебя должен защищать, а не с лопатой корячиться!

— Да. Но тем не менее.

— Я из Хайленда! Я человек горячий!

— Да. Но тем не менее.

— Я воин Инквизиции, а не смерд вонючий!

— Да. Но тем не менее, если яму не выкопать до возвращения капитана О'Рейли, голову открутят не мне.

Воин с досады плюнул, но засучил рукава и принялся за работу. Брат Бенвенуцио тем временем извлек из недр своего одеяния кусок хлеба и сыр, присел на край какой-то колоды и, глядя преданными глазами на орудующего лопатой шотландца, принялся все это поглощать.

— Ты бы хоть поделился, что ли? — буркнул воин.

— Да. Но тем не менее, — промычал монах, отправляя в рот последние крошки.

"Инквизиция!" — мысли неслись в голове Брана, как пьяные шотландские пони. — "Что делать?! Сожгут ведь ни за что, ни про что!" От ужаса алхимик чуть не плакал. Вдруг, как вспышка света в кромешной тьме, свернула мысль: "Свартхед! Вот где можно отсидеться!" Колдун Свартхед был, наверное, единственным другом Брана на протяжении последних пяти лет. Он жил в развалинах старой мельницы, на опушке соседнего леса. В городе его не любили даже больше, чем алхимика, но боялись гораздо больше. Его умение наводить порчу и сглаз, проклинать и отнимать мужскую силу никем под сомнение и не ставилось. Он был первой излюбленной мишенью воскресных проповедей брата Антония. Второй был Бран. Впрочем, реальных сил у Свартхеда было немного, но кое-что он несомненно мог. Когда бывал трезв. А случалось это ох как нечасто. Однажды алхимику удалось застать трезвого Свартхеда за работой. Его несказанно поразили горящие прямо в воздухе непонятные знаки и бормотание: "Солнце во Льве... Ангел второго декана... Асфориэль... мелех элогейну а-олам ашер-кадеш..." Несомненно у Свартхеда можно будет пересидеть плохие времена.

Задами Бран пробирался к лесу. Казалось, сама природа восприняла настроение города. Птицы притихли, воздух был недвижим, громом небесным раздавался под сенью деревьев хруст веток, на которые он наступал. Вдруг впереди послышались голоса. Застигнутой у горшка сметаны кошкой Бран сиганул в ближайшие кусты. И через минуту на тропинке впереди показались люди. Трое оказались солдатами Инквизиции. В старых доспехах и грязно-белых нарамниках, с каменными лицами, они волокли спотыкающегося Свартхеда. Левый глаз колдуна совершенно заплыл, губы были разбиты в кровь. Он что-то нечленораздельно мычал. Перед ними ленивой походкой сытого медведя шагал человек огромного роста. Время от времени он довольно подкручивал густые пшеничного цвета усы и поглаживал рукоять подвешенного к поясу меча. На его снежно-белом нарамнике слева красовался четырехлистный клевер. Впереди всех, то забегая вперед, то отставая, подпрыгивал мячиком монах. Плотный, подслеповато щурящий карие глаза и подергивающий себя за редкую бороденку, он дышал нерастраченной энергией. Не прерываясь ни на секунду, он вещал:

— Иже херувимы поют в облацех славу воинству Христову! Pater noster, qui es in coelis! Истинно реку -— посрамлен будет нечистый! И сила, и семя его! Аллилуйя! Тьфу, Мать наша Святая Католическая Церковь! Корни тут наложили по дороге... О чем это я? А, да святится имя Господа! Всепокайтеся! А ты грешник-еретик, тунеядец-сатанист, каешься?

— Я-а-а... — начал было Свартхед.

— А зря! Покаяние облегчает участь! Как бишь там на латыни? "Сказал и облегчил душу!" Пойми, козлище от агнцев недоотделенное, единственная и благородная цель моя, как Великого Инквизитора всея Каледонии, суть спасти ваши погрязшие во грехе души путем очищения праведным огнем веры! Но ежели ты не покаешься, то и огонь веры может оказаться бессилен! И палачу работы меньше будет, если ты сам покаешься! Ну? Каешься? А?

— Я-а-а-а...

— А зря! Ведь как говорила Мать настоятельница нашего монастыря в Хайдельберге, "не согрешишь — не покаешься, не покаешься — Господу не угодишь!" Вот пришла ко мне как-то на исповедь дочка одного Ноттингемширского шерифа. И так ей было плохо, и так муторно. А исповедалась — враз все прошло! Ad momentum, как говорится. Потом раза по два в неделю исповедоваться прибегала. Хе-хе. Только вот месяца через четыре пришлось ей портного вызывать... Но я был призван тогда моим Инквизиторским долгом далеко на север и не знаю даже, что с ней теперь... Так что от покаяния одна польза! Каешься?