Доктора флота - Евсей Баренбойм

Васятка рассчитал, что гирька за семь часов опускается на сорок сантиметров, затем сорвал кольцо противовеса. Если теперь поставить под гирьку алюминиевый таз, то ровно в шесть утра гирька упадет, раздастся грохот и повар проснется.

Свое изобретение Васятка демонстрировал дежурному санитару, вдруг они услышали, как к дверям лазарета подъехала подвода. Высокий бородатый мужчина в овчинном тулупе ударом ноги распахнул дверь и внес в приемный покой кого-то закутанного в ватное одеяло. Еще по пути он крикнул:

— Быстрее хирурга!

Солдат-санитар стремглав бросился в соседний домик за начальником лазарета. Когда, несколько минут спустя, майор прибежал, больного уже перенесли в расположенную рядом операционную. Майор увидел лежащего на столе худенького мальчика лет тринадцати. Васятка измерял ему давление крови. Давление не определялось. Мальчик был бледен, пульс слабый и частый.

Вместе с Васяткой майор осторожно снял бинт, которым была забинтована грудь мальчика. Около левого соска виднелась небольшая ранка, из нее фонтанчиком пульсировала кровь.

— Как это случилось? — спросил майор мужчину. Тот стоял рядом и с все усиливающимся беспокойством наблюдал за мальчиком.

— Пьяный бандит ударил, — ответил он. — Когда прибежал, чуть на месте не порешил мерзавца… — Огромный, бородатый, в оленьих торбасах, он буквально дрожал от нетерпения. Чувствовалось, ему стоит больших усилий сдерживать себя. Наконец он не выдержал, крикнул: — Вы бы делали что-нибудь, доктор! Кончается парень!

Начальник лазарета понимал, что у мальчика вероятнее всего ранение сердца. Об этом свидетельствовала пульсирующая струйка крови, место ранения, быстро ухудшающееся состояние больного. Если это так, жить ему оставалось недолго. Но чем он мог помочь раненому?

На сердце не оперировали даже многие знаменитые хирурги. Каждая операция на сердце описывалась, как редкий случай в медицинских журналах. Разве может за нее браться он, хирург со слабой оперативной техникой и неглубоким знанием анатомии? Аппендицит, грыжа — это еще куда ни шло. С этим он справляется. Хотя даже эти операции его выводят из строя. Ему всегда кажется, что сделано что-то не так, неверно, что вскоре начнутся осложнения. Но сердце… Об этом даже подумать страшно.

Мужчина, который принес мальчика, сбросил в коридоре на пол тулуп, шапку и сейчас стоял в свитере, туго обтягивающем его широкую грудь. Он переминался с ноги на ногу, что-то беззвучно шептал. Драгоценное время уходило, а этот пожилой доктор все медлил и медлил.

— Что же вы стоите, доктор? — снова напомнил он.

— Я ничего не могу сделать. Ранено сердце.

Именно в этот момент к операционной сестре подошел Васятка и негромко, но решительно потребовал:

— Перчатки!

Операционная сестра вопросительно взглянула на начальника, но лицо майора оставалось бесстрастным. Тогда она протянула перчатки Васе, и он надел их поверх немытых рук. Мыть руки и надевать стерильный халат уже не было времени. Теперь все решали минуты.

— Вы мне ассистируйте, — сказал Васятка начальнику лазарета, и тот послушно кивнул. — А вы, Клава, быстро, давайте эфирный наркоз.

Едва мальчик уснул, как Васятка сделал длинный клюшкообразный разрез межреберных мышц и плевры по четвертому межреберью. Он никогда не видел, как производятся такие вмешательства, но с увлечением дважды прочел книжку Джанишвили, в которой тот описывал сделанные им операции на сердце. Семеро из девяти больных остались живы. В книге довольно подробно описывалась техника таких вмешательств.

— Крючки, — приказал Васятка и, когда майор послушно раздвинул края раны, увидел заполненную кровью полость, оттесненное кверху спавшееся легкое, растянутый кровью перикард. Он высушил рану салфеткой и на блестящей поверхности перикарда заметил маленькую дырочку, сквозь которую струйкой пульсировала кровь. Последние сомнения, что у мальчика ранено сердце, исчезли окончательно.

Странное дело, он не волновался. Другие хирурги перед большими операциями нервничают, плохо спят, во время операции ругаются, швыряют инструменты, а он, наоборот, едва становится за стол и берет в руку скальпель, сразу все забывает и успокаивается. Он увидел на миг испуганные глаза сестры, сосредоточенное с каплями пота на лбу лицо начальника лазарета, дрожащие пальцы Клавочки, державшей бутылку с эфиром, Васятка взял два пинцета, поддел ими перикард, дал подержать пинцеты ассистенту, а сам осторожно рассек перикард и тотчас же началось сильнейшее кровотечение. Операционное поле мгновенно залило кровью. Тогда он запустил руку вглубь, вслепую нащупал гладкое пульсирующее сердце, ранку на его передней поверхности. Он зажал эту ранку пальцем и скомандовал:

— Шить, кетгут!

— Какую иглу, Василий Прокофьевич? — спросила операционная сестра, всегда раньше называвшая его Васей.

— Круглую! И побыстрее!

Он держал указательный палец на ране, не давая крови выливаться наружу. Майор старательно промокал салфетками, пытаясь освободить от крови операционное поле. Когда стало видно сердце, Васятка попытался наложить на него первый шов. Сердце пульсировало, рвалось из рук. Васятка боялся покрепче сжать его, опасаясь, что в любой момент оно может остановиться. Тогда все, конец. Поэтому швы не ложились, соскакивали. Наконец, с третьей попытки ему удалось наложить первый шов, стянуть края раны. Кровотечение сразу стало меньше. Он сделал еще два шва. Когда завязывал третий, сердце на мгновенье замерло. Васятка похолодел, но сначала медленно и слабо, потом быстрее сердце запульсировало снова. Хорошо, что рана оказалась на передней поверхности. Будь она сзади, все стало бы намного трудней. Вместе с майором они тщательно высушили рану, перикард, проверили швы. Кровь через них больше не поступала. Рана была сухой.

После проведенной операции начальник лазарета как-то сразу сник, потускнел. Он по-прежнему стоял рядом с мальчиком, высокий, представительный, в хорошо отглаженном белом халате, похожий на профессора, но плечи его были опущены, а глаза смотрели в сторону, словно он избегал встречаться взглядами со своими подчиненными. Этот белобрысый самоуверенный парнишка еще раз подчеркнул перед всеми и в первую очередь перед ним самим его полную несостоятельность как хирурга. У него не хватило решимости даже взяться за операцию… Что думает о нем бородач? Клавдия Васильевна? Он всегда слишком озабочен тем, что скажут о нем другие. Гораздо меньше его тревожит то, что он делает на самом деле… Майор усмехнулся и медленно вышел из операционной.

К утру мальчик был жив. Его бледное лицо немного порозовело. Повязка на груди была сухая. Артериальное давление поднялось до восьмидесяти на пятьдесят. Было похоже, что, если не возникнут неожиданные осложнения, он будет жить. В это невозможно было поверить. Он, Васятка, молодой врач, не имеющий и полугода стажа, успешно сделал операцию, за которую часто не берутся и очень крупные хирурги! И сделал на краю земли, в крошечном лазарете. О чем это говорит? Что он талантливый хирург. Теперь он уверен в этом. Человек должен знать, чего он стоит…

Весть об удачной операции на сердце быстро разнеслась сначала по поселку, а потом и по всему острову. С утра Васятка принимал поздравления.

— Вы, Вася, блеск, — восхищенно сказала Клавочка. — Я немало видела хирургов. Ваша техника на высоком уровне.

— Стараемся, — отвечал Васятка, жалея, что Анька и его товарищи далеко и не видят сегодняшнего триумфа. — Еще не то увидите. Следите за газетами.

— От скромности вы не умрете, — смеялась Клавочка, встряхивая своими коротко стриженными волосами. — Мне нравятся такие самоуверенные мужчины, как вы.

Бородач всю ночь просидел в коридоре на стуле. Оказывается, мальчик сирота. Он подобрал его во Владивостокском порту, привел на судно, усыновил. В городе было много этих полуголодных оборванных «детей войны», потерявших родителей, не имеющих дома. В Горячих ключах, где бородач плавал вторым механиком на траулере, мальчик учился в школе.

Узнав утром, что все хорошо, бородач долго тряс Васяткину руку своей огромной ручищей, потом внезапно схватил с пола кунью шапку и напялил на Васяткину голову. Шапка была велика, опускалась на глаза.

— Ничего, паря, — смеялся бородач. — Я адрес сахалинский дам. Там тебе один человек за два часа переделает.

Об этой операции сообщили в Петропавловск-на-Камчатке, потом во Владивосток. Газета «Боевая вахта» написала о ней заметку, но это было уже потом, когда мальчик окончательно поправился, открылась весенняя навигация и «Крильон» привез собравшуюся за долгие месяцы почту. Интересно, что когда мальчик встречал Васятку на улицах поселка, он делал вид, что не знает его, не здоровался и с независимым видом проходил мимо.

Когда пароход появился на горизонте, старенький, глубоко сидящий, натужно дымя своей единственной трубой, Васятка обрадовался, словно встретил старого друга. В тот же день, отмахав пятнадцать километров, он получил сразу шесть писем от Аньки. Они были веселыми, нежными, полными скрытых намеков и тайных воспоминаний. Анька называла мужа «мой сухопутный морячок», имея в виду, что он наблюдает океан только с берега. «Когда, наконец, ты пришлешь вызов?.. — в каждом письме спрашивала она. — Советую тебе — поспеши. Женя не дает мне проходу. И потом, на завод пришел один демобилизованный танкист — симпатичный такой, сероглазый, все вокруг меня вертится: Анечка да Анечка. Пока я стойко сопротивляюсь, не разрешаю ни тому, ни другому провожать себя, но ведь я женщина, могу и ослабнуть».