Искатель. 1961–1991. Выпуск 2 - Хэммонд Иннес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Верю, — сказал Нефедыч. — Я сам в похожее дело попал. «Дело о Дураке». Главный инженер у меня по семейным обстоятельствам на материк уехал. Хорошего специалиста найти трудно, прозвонил инстанции. Через месяц Водопуски в трубку, из Гнезда:
«Просил главного инженера?»
«Неужели нашли?»
«Образовали. Мугаков, ты должен знать. На Пограничном работал, в горном, на Вальвэнмееме у Дорченко, потом…»
Пока перечислял, я действительно вспомнил. Из тех самых: «Бу сделано!»
«Да он же, — говорю, — без образования, и по пескам прыгал, а мне строитель нужен. Главный инженер».
«Ну и что? Пока приглядится, а весной в техникум устроим». «Шутите? — говорю. — Ко всему он же дурак».
«А тебе умника надо? Замучаешься с умником. От инициатив умного зама один заслуженный товарищ на Северном в психиатрическую попал…»
«Значит, слишком прямая извилина у него была».
«Ну ты без смешочков… И орден у него весомый, а для твоей организации лишний вес не помеха».
«Орден-то разнарядочный. По той статье: «Подберите морально устойчивых граждан, чтобы свои, чтобы члены, по следующим половым, возрастным и семейным категориям…» «Разговорчивый стал».
«Так вначале, — говорю, — было слово».
«Где — вначале?»
«В первоосновах бытия».
«Ты конкретно. Ты мне марксизм не искажай. Р-руководитель. То-то у тебя и секретарша рассуждает: «Управляющий занят, изложите мне, я все решу…» Это порядок? Какая-то, прости меня…»
Ну я не удержался и ляпнул:
«А ведь вы, Максим Исаич, мыслите на уровне вашего протеже».
— Это самому? Ну, влепил! — восхитился Бурила.
Нефедыч вздохнул, взял кружку. Мужики тоже подняли посуду. Все было ясно. Поэтому сдвинули кружки молча и выпили также молча.
— Ур-ра! — взревел Бурила. — Игр-раем! Бацаем нашу, для веселья!
«Вз-з-за-а!» — визгнула гармонь.
«— П-па тундре, п-па шир-рокай дар-роге!..»
— Во! — закричал Сергеич: — Давай, ребята!
Рыжий слушал могучий трехглоточный хор. Ему ужасно хотелось вскочить, запрокинуть голову и испустить такой же надрывный, полный угнетающего фальшивого веселья, вопль, но он боялся шевельнуться: при каждом движении головы цепь звякала, и разум его от этого звука бросался куда-то в свои собственные глубины, словно хотел спрятаться там от цепенящего чувства, всегда ощущаемого крепко схваченной добычей…
— Нефедыч, ты меня уважаешь? Дай пац-целую! Плесни, Сергеич, век свободы не видать! «A-а он палзет, как тума-ан из Охотскава мор-ря, из паблекших от вре-емени м-милых ач-чей…»
«…Лишь оставила стай-я среди бурь и метелей с перебитым крыл-лом а-анаво жур-равля…»
…— Прошлое почему громили? Почему говорили, что история царская нам не нужна, мы свою построим? Да потому, что боялись душу народа. Прошлое — это и есть общая и бессмертная душа. Ее не выжжешь, дудки! Кишка тонка у стаи. Канет стая, а душа…
«…Пусть не мы к вам придем и костры разожжем, но посланцев снарядим и мы…»
— Эх-ха!
Раздался треск, высокий звук лопнувшей струны, длинно провизжала гармонь, и воцарилась тишина. Сумбурные вопли перестали терзать сознание Рыжего, остались только храп и тяжелое дыхание, да некоторое время тек горячечный, с глубокого, давно погребенного в илах, дна души, шепот:
— На БАМ хотели, пацаны же, четырнадцать лет… Работать, как Корчагин на железке, хотели… Телогрейки взяли на заброшенном складе, там все гнило. Взяли — Сибирь же!.. А нам уголовку, по два года, в зону… Люди! Что вы делаете?! Своих детей за колючку, в зону!.. Боле-е-ете, люди… Здоровые так не могут. За колючкой страшно первые дни, только первые дни бьешься и зарекаешься, а потом привыка-а-аешь, потом барак — дом родной. Друга Толюню — на БАМ вел, книжку ту восемь раз читал, в рюкзаке нес — уголовка затянула, прирезала… А я весь тут: четыре срока, жену изуродовал… А судья-то — баба… Ма-а-ать!..
Над долиной, рекой и горами висела темнота. Сонно и трепетно взмахивал крыльями ветер, шептали что-то вечное кусты и травы, перекатным речитативом отвечала им река. Природа обсуждала свои нескончаемые дела и заботы, она была изначально добра и доверчива и еще думала о том, как сделать жизнь всех Живущих-на-Земле умнее, легче и справедливее. Ведь забота о Живущих — смысл возникновения Вселенной. Природа видит все, знает будущее и поэтому пока принимает от детей своих и недомыслие, и многие страшные деяния…
Первый гусиный крик раздался в неясных проблесках зари. И скоро отовсюду с небес зазвучало:
— Гал-ла! Гла-гла! Гла-гла-гла!
Недалеко плеснула вода, захлопали крылья, и под громкие крики с плеса у поворота реки поднялась большая стая заночевавших тут птиц. По спирали она пошла вверх, выстраиваясь на ходу в косяк.
— Гла-ла! Гла-ла! — закричали Кырыны, его братья и сестры. И Рыжий вдруг понял, что они просят: «Возьмите нас! Возьмите с собой нас! Мы тоже хотим быть Живущими-на-Земле!»
— Кхы-хы! — раздался в избе кашель Бурилы.
Он открыл глаза и обвел комнату взглядом. «Где я? А-а-а, у совхозного рыбака, у Сергеича. Точно. — Бурила спихнул в угол стоявшую на груди гармонь, сел и потряс головой. — Ду-харнули вчера! Х-гы!.. А похмелка осталась?» Он слез с нар, прошел к печи и откинул крышку бидона. Запах браги шибанул в нос.
— Да тут еще половина! Живем, паханы! — Бурила окунул кружку, а потом долго цедил напиток, наслаждаясь вкусом, снимающим тяжесть похмелья.
— Уйду я песни петь, люди, — громко и ясно сказал Нефедыч.
— Куда? — ошалело спросил Бурила и уставился на лежащего охотника. — A-а, витаешь. Ну витай — во сне криминала нету. — Бурила вытер усы рукавом байковой рубахи, послушал гусиный галдеж за стенкой. — День улета, видать: разгылкались. Разбудили, сучки.
— Идем, — сказал Сергеич, помолчал и добавил: — Правда — мера человека. Про-та-гор.
— Во дают, дюсиденты! И что интересно — во сне друг дружку понимают. Как это, а? — Бурила с уважением покачал головой. — Отчего это хиляки везде самые упорные? И ведь себе ничего, все норовят других питать… Люблю… И сегодня я вас кормить буду, правдолюбцы, а вы пока полежите, потолкуйте за жисть… — Он пихнул дверь и вышел на улицу. Алыми лепестками зацветало над горами чистое утро. Бурилу окатил морозный воздух, он вздрогнул и подергал плечами.
— Глак! — увидев человека, просительно крикнул Кырыны.
— Чего гавкаешь, народ перебудил? — Бурила пошел к загону, задирая на боку рубаху. — В казан не терпится? Ну давай.
Рыжий, лежавший за углом избы, поднял шерсть, как только Бурила вышел на улицу. Суждение зверя всегда однозначно и истекает из определяющего явление или событие признака. Запахи еще в момент появления Бурилы дали информацию Рыжему, что перед ним порождение царства зла А в царстве зла нет барьеров и тихих уголков мечтаний, там в безостановочном движении рождаются и бьют могучими ключами мысли и дела, противоречащие законам добра.
