Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Александр Дюма

— Зачем? — удивился принц.

— Чтобы легче встретить смерть.

— Ни один Бурбон, — ответил герцог Энгиенский, — не склонял колени ни перед кем, кроме Бога.

Солдаты отошли на несколько шагов и, расступившись, открыли взору могилу.

В этот момент маленькая собачка, сопровождавшая герцога от самого Эттенгейма, вырвалась из комнаты, подбежала к крепостному рву и бросилась под ноги хозяина с громким лаем.

Принц наклонился, чтобы погладить собаку и, видя, что солдаты уже держат ружья наготове, сказал:

— Позаботьтесь о моем бедном Фиделе, это все, о чем я вас прошу.

И, выпрямившись, он произнес:

— Я в вашем распоряжении, господа, стреляйте!

Одна за другой последовали короткие команды: «На плечо!», «Товсь!», «Кладсь!» и «Пли!», раздались выстрелы, принц упал.

В той же одежде, в которой он был, его положили в заранее вырытую могилу, мгновенно тело засыпали землей, и солдаты, утрамбовывая ногами землю, постарались затоптать и след, оставленный упавшим телом.

Едва приговор был произнесен, как члены суда пожелали покинуть Венсен, каждый требовал свой экипаж, у ворот замка поднялась суматоха, но пока не прозвучали выстрелы, возвестившие, что все кончено, никто из тех, кто приговорил несчастного принца к смерти, так и не уехал.

Тогда ворота, закрытые, вероятно, по приказу сверху, открылись, каждый занял свое место и приказал кучеру быстрее покинуть проклятый замок; можно подумать, что эти храбрые воины, не раз встречавшиеся со смертью на поле боя и не отступавшие перед ней, спасались от призрака.

Савари, возможно, более всех взволнованный, тоже отправился в Париж; но на заставе встретил г-на Реаля, в костюме государственного советника едущего в Венсен. Он остановил Реаля и спросил:

— Куда вы едете?

— В Венсен, — ответил г-н Реаль.

— Что вы собираетесь там делать? — задал вопрос Савари.

— Допросить герцога Энгиенского, я получил об этом приказ первого консула.

— Герцог Энгиенский уже четверть часа как мертв, — произнес Савари.

Г-н Реаль вскрикнул от изумления, можно сказать, от ужаса, и смертельно побледнел.

— Ах! И кто же так опрометчиво поспешил казнить несчастного принца? — спросил он.

«При этих словах, — пишет Савари в своих «Мемуарах», — я начал сомневаться, что смерть герцога Энгиенского — дело рук первого консула».

Г-н Реаль вернулся в Париж.

Савари отправился в Мальмезон с отчетом Бонапарту о том, что он видел. Он прибыл туда в одиннадцать часов.

Первый консул, казалось, удивился известию о смерти принца не меньше Реаля. Почему не дали хода прошению о встрече, которое написал герцог?

— Насколько я знаю его характер, — сказал Бонапарт, — между нами все было бы улажено.

Затем он стремительно принялся шагать по комнате и воскликнул:

— Здесь есть нечто, чего я не понимаю! То, что суд вынес решение, основываясь на признании герцога Энгиенского, понятно; но это признание было сделано в начале процесса, и приговор не должен был быть исполнен до тех пор, пока г-н Реаль не допросил герцога по вопросу, который необходимо было прояснить.

И он вновь и вновь повторял:

— Здесь есть что-то, что ускользает от меня! Вот преступление, которое ничего не дает, а только делает меня ненавистным!

Около одиннадцати адмирал Трюге, совершенно ничего не знающий о роковом событии, прибыл в Мальмезон, чтобы отчитаться перед первым консулом о порученном ему деле организовать в Бресте флот. Не допущенный к Бонапарту в кабинет, где тот беседовал с Савари, он зашел в гостиную и обнаружил утопающую в слезах и отчаявшуюся г-жу Бонапарт. Она только что узнала о казни принца и не смогла скрыть страх, который вызывали у нее предполагаемые последствия этой ужасной катастрофы.

Самого адмирала, который неожиданно узнал эту новость, охватило беспокойство, увеличившееся, когда ему сообщили, что первый консул готов его принять.

Чтобы попасть из гостиной в кабинет, он должен был пройти через столовую, где завтракали адъютанты; они пригласили его за стол. Но адмирал не чувствовал голода; он молча, поскольку не мог произнести ни слова, показал им портфель с бумагами, давая понять, что спешит.

Войдя к Бонапарту, он с усилием выдавил из себя:

— Гражданин первый консул, я прибыл предъявить вам отчет о брестском флоте, который вы поручили мне сформировать.

— Благодарю, — бросил Бонапарт, продолжая ходить по комнате. Неожиданно остановившись, он произнес: — Ну вот, Трюге, одним Бурбоном стало меньше.

— Вот как! — сказал Трюге. — Не умер ли случайно Людовик XVIII?

— Нет. Если бы это! — нервно ответил Бонапарт. — Я велел арестовать герцога Энгиенского и привезти его в Париж. Сегодня в шесть часов утра его расстреляли в Венсене.

— Но какова была цель столь жестокого поступка? — спросил Трюге.

— Право, — ответил Бонапарт, — настало время положить конец многочисленным покушениям на мою жизнь; теперь уже больше не скажут, что я хотел сыграть роль Монка.

Через два дня после катастрофы Бурьен, беспокоясь о состоянии, в котором находилась г-жа Бонапарт, отправил нарочного с вопросом, может ли она его принять.

Нарочный вернулся с положительным ответом.

Бурьен поспешил в Мальмезои и сразу прошел в будуар, где были Жозефина, г-жа Луи Бонапарт и г-жа де Ремюза.

Все трое пребывали в отчаянии.

— Ах, Бурьен! — воскликнула г-жа Бонапарт, увидев его, — какое ужасное несчастье! Знали бы вы, каким он стал с некоторых пор! Он избегает людей, он боится всех. Кто мог внушить ему сделать такое?

Бурьен, узнавший все детали казни от Ареля, рассказал ей о них.

— Какая жестокость! — вскричала Жозефина. — Но хотя бы не смогут сказать, что это моя вина, ведь я пыталась сделать все, чтобы отговорить его от этого жуткого замысла; он не рассказал мне о нем, но я догадалась. Но вы же знаете, с какой жестокостью он отвергал мои мольбы! Я пришла к нему, бросилась на колени. «Занимайтесь тем, что вас касается, — гневно закричал он на меня. — Это совсем не женское дело, оставьте меня!» И он оттолкнул меня так грубо, как никогда не позволял себе со времен египетской кампании. Что теперь скажут в Париже? Уверена, его все будут проклинать, ведь даже здешние льстецы потрясены случившимся. Вы знаете, каков он, когда недоволен собой и старается, чтобы весь мир это увидел. Никто не осмеливается говорить с ним, все вокруг мрачнеет. Вот локон волос и золотое кольцо принца, которые он, бедняга, просил меня отослать дорогой для него особе. Лейтенант, которому он их отдал, доверил их Савари, а Савари привез мне. Савари плакал, рассказывая мне о последних минутах принца, стыдясь себя самого: «Ах, сударыня! — говорил он, вытирая слезы. — Невозможно быть свидетелем смерти такого человека, не испытывая волнения»[161].