Мари-Бланш - Джим Фергюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Папà, мне очень больно. — Билли плачет.
Билл говорит:
— He плачь, Билли.
И Билли умолкает, больше не плачет.
Билл несет Билли в дом, кладет на нашу кровать. Люсия звонит в больницу. От меня толку чуть, я в истерике, кричу и плачу, не могу остановиться. В конце концов Билл просит Люсию вывести меня из комнаты.
— Дай ей выпить, — говорит он. — Может, это ее успокоит.
Через десять минут приезжает врач. Я никогда раньше его не видела, но знаю: его зовут доктор Эдвардс. Правая рука у Билли сломана, и с помощью Билла доктор накладывает на нее лубки. Билли говорит, что не хочет, чтобы его несли на руках, это очень больно, и доктор вызывает скорую. Больница недалеко, и машина прибывает уже через несколько минут. С помощью двух рюмок спиртного и сделанного доктором укола морфина я пришла в чувство, и мы с Биллом садимся в скорую, рядом с носилками Билли.
— Расскажи, сынок, что случилось, — спрашивает Биллу Билли, когда скорая везет нас в больницу «Конделл мемориал». — Как трактор переехал тебя?
— Мы с Кейти играли на тракторе, папа. Пожалуйста, не ругай меня.
— Нет-нет, сынок.
— Мы играли на тракторе, папа, и Кейти забралась внутрь и нажала на кнопку. Он быстро поехал задним ходом, я побежал, хотел увернуться, папа, но он все время ехал следом. Будто гнался за мной, папа.
В больнице Билли положили в кислородную палатку. Билли говорит, что хочет попить, и просит у сиделки глоточек имбирного пива. Она приносит, а он говорит:
— Большое спасибо. — Вот что он говорит сиделке: — Большое вам спасибо.
Мой вежливый малыш. И повторяет, снова и снова, словно бы с удивлением:
— Ой, как же больно.
Временами он ненадолго засыпает и вновь резко просыпается, будто от сновидения, кричит:
— Беги, Кейти, беги за помощью! — Потом зовет Кейти и Джеффри, просит поиграть с ним. Последнее, что делает Билли, самое последнее, что делает мой малыш в своей жизни на этой земле, — погоняет пони, велит ему идти быстрее. Потом дыхание останавливается, и линия пульса на мониторе становится ровной.
Дежурный врач и сестра вбегают в палату, но оживить Билли невозможно, потому что грудь у него раздавлена. Доктор отключает монитор.
— Мне очень жаль, — говорит он. — Мы ничего больше не могли сделать для вашего сына. Оставим вас наедине с ним. Оставайтесь сколько угодно.
Я оцепенела, от морфина я ничего не чувствую. Не плачу. Все это будто сон, дурной сон, от которого я проснусь и все опять будет хорошо.
— Пеппи увез Билли прямо в рай, — шепчет Билл.
7
Про следующие два дня я мало что помню. Помню, всю первую ночь после смерти Билли мы не спали. Приехал Уолли, и они с Люсией оставались с нами, наши соседи Гранты тоже приходили и уходили. Мы ничего не ели, только пили то кофе, то спиртное. Морфин перестал действовать, вернулась истерика, так что в конце концов пришлось вызвать доктора Эдвардса, и он опять вколол мне успокоительное.
Мы с Биллом уже начали ссориться — под поверхностью уже забурлили упреки, обвинения, вина, они будут преследовать нас всю оставшуюся жизнь и в итоге убьют нас обоих. Я раскаивалась, что не была хорошей матерью, и решила завести еще детей. Теперь мне хотелось детей, будто они каким-то образом заменят Билли, как-то заполнят брешь в наших жизнях, пробитую его смертью. В свою очередь Билл изводил себя, ведь он старался быть Билли и матерью, и отцом, а в результате потерял сына. Хотя втайне Билл винил меня в безответственном легкомыслии, он считал себя полностью в ответе за смерть Билли — как, не таясь, считала и я. Мы всего лишь арендовали ферму, и на тракторе ездил только наемный работник владельца. Тем не менее Билл должен был заметить, что ключ оставлен в зажигании, причем в позиции «ПУСК», так что, нажав на стартовую кнопку, четырехлетний ребенок мог запустить мотор. Почему Билл оставил детей играть одних за сараем? Той ночью укол морфина вырубил меня прежде, чем я успела спьяну крикнуть мужу: «Ты убил Билли!», но эта фраза станет вечным рефреном в нашем доме на долгие годы.
Нам бы следовало расстаться, разойтись подобру-поздорову, попробовать начать сначала, каждому по отдельности. Но мне думается, оставшись вместе, взваливая друг на друга вину, мы как бы приносили покаяние за то, что допустили смерть Билли. Вдобавок нам казалось, что мы каким-то образом сумеем все исправить, сумеем упразднить эту ужасную, чудовищную ошибку, если родим других детей.
В то утро из Огайо приехала сестра Билла, Хортенс. Они были очень близки, и Билл сразу притулился к ней.
— Сестренка, все в мире для меня уничтожено, — сказал он и заплакал.
Хортенс что-то сготовила, заставила нас поесть, разговаривала с нами, и стало чуть полегче, особенно для Билла, его бремя полегчало, ведь рядом была любимая старшая сестра, приглядывала за ним. До меня тогда было вообще не достучаться, я погрязла в морфине, который вкупе с алкоголем и снотворным помог мне продержаться ближайшие несколько дней.
Во вторник, около 4.30 дня, тело Билли привезли домой. Машину встречала Хортенс, потому что меня Билл на время увез, зная, что я снова впаду в истерику. Гроб поставили в гостиной, а всю мебель, кроме дивана и письменного стола, вынесли в подвал, освободили место также и для цветов, которые постоянно доставляли. Их заказала Хортенс. Там было два букета высоких белых дельфиниумов с голубой каемочкой на лепестках, один положили в головах, другой — в ногах гроба. А еще корзина белых цветов, которую Хортене поставила от имени отца Билла, и букет прелестных розовых роз и синих васильков, который она положила в гроб. Мамà прислала красивый покров из белых гвоздик и белого качима на зеленой подложке, он покрывал гроб сверху и с боков. Либби Свифт прислала пышный венок из гардений. В столовой тоже сплошь цветы. Никогда я не видела столько. Вот их сквозь туман наркотика и алкоголя я помню лучше всего — все эти цветы… столько цветов в доме… Никогда не видела их так много.
Билл всю ночь сидел подле Билли, курил, иногда прихлебывал то скотч, то кофе. Перед рассветом он
