Девушка, которая взрывала воздушные замки - Стиг Ларссон

На лице Лисбет Саландер не шевельнулся ни единый мускул. Прокурор Экстрём помедлил несколько секунд в ожидании какого-то отклика и поднял брови.

— Значит, вы говорите под присягой, — повторил он.

Лисбет Саландер склонила голову набок. Анника Джаннини что-то читала в протоколе предварительного следствия, по виду совершенно не интересуясь действиями прокурора. Экстрём собрал свои бумаги и после некоторого неловкого молчания откашлялся.

— Так вот, — рассудительно начал он. — Давайте начнем прямо с событий шестого апреля в летнем доме покойного адвоката Бьюрмана возле Сталлархольма, послуживших исходной точкой моего изложения обстоятельств дела сегодня утром. Нам надо попытаться внести ясность в вопрос, как получилось, что вы поехали в Сталлархольм и стреляли в Карла Магнуса Лундина.

Экстрём призывно посмотрел на Лисбет Саландер. Ее лицо по-прежнему оставалось неподвижным. На лице прокурора вдруг отразилось отчаяние. Он развел руками и посмотрел на председателя суда. Судья Йорген Иверсен сидел с задумчивым видом. Он покосился на Аннику Джаннини, которая по-прежнему изучала какую-то бумагу, полностью отключившись от происходящего вокруг.

Судья Иверсен кашлянул. Потом перевел взгляд на Лисбет Саландер.

— Должны ли мы понимать ваше молчание как то, что вы не хотите отвечать на вопросы? — спросил он.

Лисбет Саландер повернула голову и посмотрела судье Иверсену в глаза.

— Я с удовольствием отвечу на вопросы, — произнесла она.

Судья Иверсен кивнул.

— Тогда, может быть, вы ответите на мой вопрос, — вставил прокурор Экстрём.

Лисбет Саландер снова обратила взгляд к Экстрёму, но продолжала молчать.

— Будьте добры, ответьте на вопрос, — сказал судья Иверсен.

Лисбет снова повернулась к председателю суда и подняла брови.

— На какой вопрос? — четко и твердо сказала она. — До сих пор вот он, — она кивнула в сторону Экстрёма, — только сделал несколько бездоказательных утверждений. Я не уловила никакого вопроса.

Анника Джаннини подняла взгляд. Она поставила локоть на стол и подперла лицо ладонью, в ее глазах внезапно появился интерес.

Прокурор Экстрём на несколько секунд потерял нить рассуждений.

— Не могли бы вы повторить вопрос? — предложил судья Иверсен.

— Я спросил… поехали ли вы на дачу адвоката Бьюрмана в Сталлархольме с намерением застрелить Карла Магнуса Лундина?

— Нет, вы сказали, что хотите попытаться внести ясность в вопрос, как получилось, что я поехала в Сталлархольм и стреляла в Карла Магнуса Лундина. Это не вопрос. Это общее утверждение, в котором вы предвосхищаете мой ответ. Я не несу ответственности за ваши утверждения.

— Не цепляйтесь к словам. Отвечайте на вопрос.

— Нет.

Молчание.

— Что значит нет?

— Это ответ на вопрос.

Прокурор Рихард Экстрём вздохнул. День явно будет длинным. Лисбет Саландер смотрела на него с ожиданием.

— Пожалуй, лучше начать сначала, — сказал он. — Вы находились на даче покойного адвоката Бьюрмана в Сталлархольме вечером шестого апреля?

— Да.

— Как вы туда добирались?

— Я доехала на электричке до Сёдертелье, а оттуда на автобусе до Стренгнеса.

— Зачем вы поехали в Сталлархольм? Вы договорились встретиться там с Карлом Магнусом Лундином и его другом Сонни Ниеминеном?

— Нет.

— Как получилось, что они там оказались?

— Это надо спросить у них.

— Сейчас я спрашиваю вас.

Лисбет Саландер не ответила. Судья Иверсен откашлялся.

— Я предполагаю, что фрёкен Саландер не отвечает, потому что вы чисто автоматически вновь высказали утверждение, — любезно предположил Иверсен.

Анника Джаннини вдруг фыркнула достаточно громко, чтобы все могли услышать, но сразу умолкла и снова уткнулась в бумаги. Экстрём посмотрел на нее с раздражением.

— Как вы думаете, почему Лундин с Ниеминеном появились на даче Бьюрмана?

— Этого я не знаю. Я предполагаю, что они поехали туда, чтобы устроить поджог. У Лундина в седельной сумке «харлей-дэвидсона» имелась бутылка с литром бензина.

Экстрём выпятил губы.

— А зачем вы поехали на дачу адвоката Бьюрмана?

— Я искала информацию.

— Какого рода информацию?

— Ту информацию, которую, вероятно, Лундин с Ниеминеном хотели уничтожить и которая могла внести ясность в вопрос, кто убил подлеца.

— Вы считаете, что адвокат Бьюрман был подлецом? Я вас правильно понял?

— Да.

— А почему вы так считаете?

— Он был садистской свиньей, скотиной и насильником, то есть подлецом.

Она процитировала текст татуировки на животе покойного адвоката Бьюрмана, тем самым косвенно подтвердив свою причастность к ее появлению, однако это в обвинение против Лисбет Саландер не входило. Бьюрман никогда не заявлял в полицию о нанесении ему телесных повреждений, и было невозможно доказать, позволил он сделать татуировку добровольно или же это произошло насильственным путем.

— Иными словами, вы утверждаете, что ваш опекун подвергал вас насилию. Вы могли бы рассказать, когда эти насильственные действия имели место?

— Во вторник восемнадцатого февраля две тысячи третьего года и повторно в пятницу седьмого марта того же года.

— Вы отказывались отвечать на все вопросы следователей, которые пытались вас допрашивать. Почему?

— Мне было нечего им сказать.

— Я прочел вашу так называемую автобиографию, которую несколько дней назад внезапно представила ваш адвокат. Должен сказать, что это странный документ, мы к нему еще вернемся. Но там вы утверждаете, что адвокат Бьюрман в первом случае принудил вас к оральному сексу, а во втором случае в течение целой ночи подвергал вас насилию и жестоким пыткам.

Лисбет не ответила.

— Это верно?

— Да.

— Вы заявили об изнасилованиях в полицию?

— Нет.

— Почему же?

— Когда я в предыдущие разы пыталась им что-нибудь рассказать, полиция меня не слушала. Поэтому заявлять им о чем-либо не имело никакого смысла.

— Вы с кем-нибудь обсуждали эти акты насилия? С какой-нибудь подругой?

— Нет.

— Почему же?

— Потому что это никого не касалось.

— Ладно, а вы обращались к какому-нибудь адвокату?

— Нет.

— Вы обращались к какому-нибудь врачу по поводу нанесенных вам, как вы утверждаете, увечий?

— Нет.

— И вы не обращались ни в какой женский кризисный центр.

— Вы опять высказываете утверждение.

— Простите. Вы обращались в женский кризисный центр?

— Нет.

Экстрём повернулся к председателю суда.

— Я хочу обратить внимание суда на то, что подсудимая сообщила, что дважды подверглась половому принуждению, причем во втором случае исключительно жестокому. Она утверждает, что виновным в этих актах насилия является ее опекун, покойный адвокат Нильс Бьюрман. В то же время данные факты следует рассматривать в свете…

Экстрём стал перебирать свои бумаги.

— В материалах расследования, проведенного отделом по борьбе с насильственными преступлениями, нет никаких данных, которые бы подтверждали достоверность рассказа Лисбет Саландер. Бьюрман никогда не был осужден за какое-либо правонарушение. На него ни разу не подавали заявлений в полицию, и ни в каких расследованиях его имя не упоминалось. Он и раньше был опекуном или наставником у других молодых людей, и никто из них не утверждает, что подвергался каким-либо формам насилия. Напротив, они решительно заявляют, что Бьюрман всегда вел себя с ними дружелюбно и корректно.

Экстрём перевернул страницу.

— Я должен также напомнить, что у Лисбет Саландер диагностировали параноидальную шизофрению. Перед нами молодая женщина с документально подтвержденной склонностью к насилию, у которой уже с раннего подросткового возраста имелись серьезные проблемы при контактах с обществом. Она несколько лет провела в детской психиатрической клинике и с восемнадцати лет находится под присмотром опекуна. Как ни печально, но это не лишено оснований. Лисбет Саландер представляет опасность для самой себя и окружающих. Я убежден, что в данном случае будет уместно не тюремное заключение, а лечение.

Он сделал краткую паузу.

— Обсуждать умственные способности молодого человека — задача не из приятных. Ведь так легко нарушить неприкосновенность личности, поскольку предметом толкований оказывается психическое состояние. В данном же случае нам надо дать оценку присущему Лисбет Саландер искаженному восприятию мира. Оно со всей наглядностью проявляется в ее так называемой автобиографии. Здесь, как нигде, ясно ощущается полный отрыв подсудимой от реальности. В данном случае нам не требуются какие-либо свидетели или толкования — слова говорят сами за себя. У нас имеются ее собственные слова, и мы в силах сами оценить достоверность ее утверждений.