Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно воспроизвести детали быта. Примерить ватники и гимнастёрки — что так ужасно сейчас делают эстрадные звёзды, причём любовь к прошлому не простирается у них настолько, чтобы мужчины сбрили свои фигурные бородки. Но нельзя второй раз войти в реку времени, и в те комнаты, где на подоконнике — керосинка и луковица в банке выпускает робкие зелёные пальцы.
Фильм «Мне двадцать лет» стал, наверное, самым знаменитым фильмом шестидесятых, при том, что судьба его была мучительна, он оброс огромным количеством историй, кадры из него разошлись фотографиями-символами по бесчисленным книгам и статьям. Я когда-то знал его наизусть, и, много лет назад, когда пошёл в кинотеатр «Родина» с девушкой, в которую был влюблён, был поражён, когда мне показали его первоначальную версию. Девушка, впрочем, скучала, и тогда я в первый раз почувствовал особое страдание — смесь собственного удовольствия и неловкости. Передать своё чувство времени оказалось невозможным, а ведь мы были ровесниками.
Но то, что я увидел в Центре Вознесенского, было ещё интереснее. Мало того, что там на ноутбуке можно посмотреть несколько вырезанных сцен (даже я их раньше не видел, уж совсем на любителя), но это взгляд вовсе с другой стороны — «им», двадцать лет, «им», далёким людям. Инопланетянам советского быта. Причём и помещения называются «комната хипстера», «кладовка хипстера» и тому подобное. Уж и хипстеры становятся преданием истории, их, как и само слово смывает новая волна, другое поколение, иная городская культура. Тот социализм с человеческим лицом, который пытаются построить герои Хуциева и Шпаликова, не вызывает у хипстера ни сожалений, ни воодушевления, ни прочих эмоций.
Всё прошло, осыпалось прахом.
Судя по всему, полёт Гагарина был наивысшей точкой взлёта СССР, хотя это и похоже на дурной каламбур. Страна, как смогла, оправилась от великой и страшной войны, научилась делать ракеты и счётно-решающие машины, допущенные ошибки исправлены, Африка и Латинская Америка с интересом смотрят на слово «социализм», ещё не произошла ссора с Китаем и полмира на политической карте окрашено в разные оттенки красного. Да что там — коммунизм не за горами.
Там замирает в воздухе подброшенная вверх монетка.
Мне иногда представляется альтернативная история, в которой переменчивый и непоследовательный Хрущёв вдруг приезжает в Переделкино к Пастернаку, и, расклеившись, пьёт с ним вино, расслабившись и вспотев. Охрана бродит по ещё не застроенному Чубайсом полю. «Застава Ильича» идёт широким экраном, а советские инженеры делают персональный компьютер «Ятрань». Космонавт Леонов с астронавтом Армстронгом скидываются на пальцах в шлюзе лунного модуля, кому первым лезь наружу.
Но альтернативная история, как старая бабушка, звеня отсутствующими причиндалами, подпрыгивая, удаляется прочь. Надежды не наследуются. Для того, чтобы их ощутить, нужно стать новым Пьером Менаром.
Вот о чём я думаю, стоя в комнате, оклеенной старыми газетами, в которой не смолкает детский хор из старого телевизора. Это, собственно, одна из знаменитых сцен фильма о трёх товарищах. Обычно цитируют другой диалог, разговор с убитым на войне отцом, который так не понравился Хрущёву, а вот разговор с другим отцом, которого Виктор Некрасов несправедливо назвал «зажравшимся товарищем», происходит среди вечного ремонта, в этой комнате, оклеенной газетами, под тревожный аккомпанемент детского хора.
«— Я не верю в тех, кто слишком много острит в юности. Мне нравится, что вы молчите, Сергей. Я тоже молчал и слушал. Иногда люди говорят очень полезные вещи. Разговор у нас не лёгкий, и я, естественно, волнуюсь. И, может, поэтому говорю… Я с некоторого времени потерял с дочерью общий язык.
— Бывает.
— Как вы относитесь к моей дочери? Я надеюсь, это серьезно?
— Да, это серьезно.
— Я хотел бы вам верить. Вы можете мне верить. Конечно, лучше вам было бы остаться здесь, места хватит. Но ладно, не будем больше об этом. Мне трудно судить, и потом, есть вещи, в которые я не вправе вмешиваться. Она тут нашумела, ушла. Вы садитесь. Она не может понять одной вещи. Я ведь хочу ей добра, счастья, чтобы жизнь сложилась нормально, хорошо, спокойно. В последнее время у неё это не очень складно получалось. Очевидно, вам это известно. Вот что я вам скажу. Наверное, я никому бы этого не говорил. Вы, как бы вам сказать, вы человек перед дорогой, вы оба. Для каждого из нас наступает день, когда нужно задуматься, что-то решить важное. Как в сказке. Камень, а на нем — пойдешь налево, пойдешь направо, пойдешь прямо. Наверное, вам приходили в голову такие мысли.
— Откуда вы знаете?
— Почему бы мне не знать, дорогой мой? Знаю. Потому что вы только начинаете идти, а я уже отмахал порядочный кусок. Иногда мне везло больше, иногда меньше, иногда совсем не везло. Так вот, учтите, надеяться вы можете только на себя, никто вам не поможет, ни один человек. Людям, в общем, наплевать друг на друга, как ни печально в этом признаться. Я знал и знаю людей. Взять кое-кого у меня в тресте. Я общаюсь с ними по работе и имею возможность наблюдать их внимательно и давно. С некоторыми мы даже вместе начинали. И вот из них ничего не вышло, не получилось. Потому что они чего-то не поняли, растерялись. Ах, ребята, ребята, как вы ещё наивны, как вы еще мало знаете жизнь. А в жизни есть простые и грубые вещи, такие, скажем, как зарплата, квартира. Я понимаю, вы, наверное, стыдитесь об этом говорить, это, так сказать, слишком прозаично. Но от этого никуда не денешься, и с этим приходится считаться, поверьте уж мне.
— Так какую же дорогу вы мне предлагаете?
— Да ничего я вам не предлагаю. Это уж вы решайте, как говорится, сами. Сами решайте. Вот так-то, дорогой мой«.
Это, собственно, тот же разговор, который происходит у героя с убитым отцом в воображаемой землянке: «Ине — двадцать, тебе — двадцать три. Как я тебе могу советовать?»[310]
Исчезнувшая культура ничего не подсказывает, она может только пересказать себя, обнаружиться старым телевизором в дачном сарае, продовольственными карточками, забытыми в книге или фразами, которые катают на языке стареющие хипстеры. Хорошо, если тебе достаётся наследство, но великое счастье, если доведётся с умом им распорядиться. Продать
