Император Крисп - Гарри Тертлдав

– Мне стыдно тебя слушать, – заявил Крисп, но, увидев, что Дрина не поняла, счел нужным пояснить:

– Когда меня благодарят за то, что я не чудовище, я воспринимаю это как упрек за то, что я вел себя не так, как следовало.

– Да кто ж ведет себя так всегда? – удивилась Дрина. – Вы ведь Автократор.

Вам столько всего приходится держать в голове – я бы с ума сошла, если бы хоть денек попробовала. Я счастлива уже тем, что вы сочли нужным вспомнить про меня вообще… и сделать для меня то, что можете.

Крисп задумался над ее ответом. Автократор вправе поступать так, как считает нужным, – чтобы вспомнить про это, ему было достаточно обратиться не к такой уж и древней истории правления Анфима. Но власть вытесняет из головы мысли об ответственности. Так что если посмотреть на историю его правления с этой точки зрения, то у него, возможно, получалось совсем неплохо.

– Спасибо, – снова сказал он Дрине, на сей раз без колебаний.

Хор мальчиков запел благодарственный гимн. Нежные, почти неземные голоса отразились от купола Собора, наполнив пространство внизу радостными звуками.

Однако Фостий, слушая их, радости не испытывал. Он знал, что он не фанасиот, и все же неисчислимые средства, затраченные на Собор, и сейчас поражали его своей избыточностью. И даже когда Окситий воздел руки, взывая к Фосу о благословении, Фостий смог думать лишь о блистающих золотой парчой рукавах вселенского патриарха, усыпанных жемчугами и драгоценными камнями.

И вообще он пришел сюда только потому, что помирился с Криспом. Он понимал, что празднование его благополучного возвращения в столицу в самом святом для империи храме имело как политическое, так и теологическое значение, поэтому смирился с ним. Но это вовсе не означало, что церемония ему нравилась.

Восхищение, охватившее стоящую рядом с ним Оливрию, придало ее лицу выражение, которого Фостий никогда прежде не видел. Ее взгляд бабочкой порхал по всему храму, задерживаясь то здесь, то там, изумлялся регалиям патриарха, колоннам из мрамора и мохового агата, алтарю и скамьям для прихожан из драгоценных сортов дерева, но чаще всего с неизбежностью возвращался к суровому мозаичному лику Фоса, взирающему с купола на своих верующих.

– Какой изумительный храм, – прошептала она Фостию в третий раз с начала церемонии. – В каждом провинциальном городе утверждают, что их главный храм построен по образу и подобию этого. Но почему-то умалчивают, что все эти модели лишь игрушечные.

Фостий негромко кашлянул, не раскрывая рта. То, что Оливрия находила восхитительным, его лишь раздражало. Его глаза сами собой обратились к куполу.

Никто не мог с легкостью выдержать взгляд Фоса: казалось, его глаза заглядывают тебе в душу и примечают на ней каждое пятнышко. Даже Фанасий дрогнул бы под этим оценивающим взглядом. Ради одного лика на куполе Фостий готов был простить храму все остальное.

Регент опустил руки. Мальчики смолкли. Их голубые одеяния мерцали в свете ламп. Эхо музыки медленно стихло. Окситий начал произносить молитву Фосу, и заполнившие храм прихожане подхватили ее. Эхо их голосов заметалось под куполом.

– Мы не только молим тебя о благословении, Фос, но и смиренно шлем тебе благодарность за возвращение Фостия, сына Криспа, наследника престола Видесса, и за твою помощь во всех испытаниях, которые он столь отважно преодолел.

– Он никогда в жизни не был умиренным и уж точно не стал таким, надев синие сапоги, – прошептал Фостий Оливрии.

– Тише, – прошептала она вмотает; Собор успел околдовать ее своим очарованием.

– И ты, владыка благой и премудрый, конечно же, взираешь с благосклонностью на окончание испытания ересью, которому подверглась империя, и на то, что символом сего окончания послужил недавний союз его младшего величества с его прелестной нареченной.

Прихожане зааплодировали, энергично возглавляемые Криспом. Фостий был убежден, что Окситий никогда не понял бы, что такое символ, даже если бы тот подкрался и дернул его за бороду; скорее всего, эти слова в уста патриарха вложил сам Автократор.

– Мы благодарим тебя, Фос, за мир и процветание, и еще раз за возвращение его младшего величества в столицу и в лоно его семьи, – нараспев произнес Окситий.

Хор вновь запел. Когда гимн смолк, патриарх распустил паству: благодарственный молебен не являлся полной и формальной литургией. Выйдя на длинные и широкие ступени перед входом в Собор, Фостий заморгал от лучей августовского солнца. Катаколон по-братски ткнул его пальцем в ребра и сообщил:

– В вашей семье тебя заботит только одно лоно – лоно Оливрии.

– Ну ты и бесстыдник, клянусь благим богом! – возмутился Фостий, но все равно не смог удержаться от смеха. Катаколон не испытывал к нему .злобы, и потому ему сходили с рук шуточки, из-за которых оба его брата наверняка бы поссорились.

Во дворе перед Собором столпились люди, чье невысокое положение не позволило им присутствовать на самом благодарственном молебне. Когда Фостий стал спускаться по ступенькам, направляясь к своей лошади, они приветственно закричали. Фостий помахал им в ответ, в который раз гадая, сколько из них совсем недавно столь же громко прославляло светлый путь.

– Ты сегодня говорил со своим богом совсем недолго, – сказал Фостию халогай, держащий голову его коня. Произнес он это с одобрением или, по меньшей мере, с облегчением.

Фостий помог Оливрии забраться в седло, потом уселся верхом сам. Халогай окружили возвращающуюся во дворец императорскую семью. Оливрия ехала слева от Фостия, Эврип справа.

– Ты вернулся. Ура, – бросил средний брат, скривившись, и поехал дальше, глядя перед собой.

– Нет, подожди, – резко отозвался Фостий. – Меня уже тошнит от твоего остроумия. Если ты хотел, чтобы я исчез навсегда, то у тебя была возможность этому поспособствовать.

– Я тебе уже говорил, что у меня нет задатков убийцы, – ответил Эврип.

– Тогда прекрати со мной разговаривать так, словно они у тебя имеются.

После этих слов Эврип взглянул на него вновь, но взгляд его оказался отнюдь не дружелюбным.

– Брат мой, – заявил он, – то, что я не захотел проливать твою кровь, вовсе не означает, что я готов прижать тебя к своей груди.

– Этого недостаточно, – сказал Фостий.

– Мне хватает и этого, – ответил Эврип.

– А я тебе говорю – этого недостаточно, – твердо произнес Фостий. Когда-нибудь, если доживу, я надену красные сапоги. Если у нас с Оливрией не родится сын, то ты станешь следующим в очереди на престол. Но даже если сын родится, он еще долго будет ребенком. И может настать день, когда ты решишь, что узы крови не столь уж и важны, или же тебе понравится мысль обрить мне голову и заточить в монастырь: в этом случае ты и трон получишь, и свою нежную совесть пощадишь.