Брат мой, враг мой - Митчел Уилсон

Дэви и Кен ехали на завод молча, но в машине стоял беспрерывный гул – с громким хлопаньем бился над головой брезентовый верх, мимо проносились вихрем сухие листья. Осень вступила в свои права, и колючий утренний холод заставлял думать о том, что нескоро опять засияет солнце и что впереди длинная зима со снегом и слякотью.

В фабричном районе машина попала в длинную колонну грузовиков и выбралась из неё только у заводских ворот. Кен, почти не замедляя хода, прогнал машину через двор, повернул за угол и остановил у дверей лаборатории. Всё так же молча он, вышел из машины и распахнул входную дверь, даже не взглянув, следует ли за них Дэви.

Когда Дэви вошел в контору, Кен стоял посреди комнаты, сдвинув шляпу на затылок и расставив ноги.

– Ну ладно, – сказал Кен. – Что будем делать?

– У тебя есть какие-нибудь идеи?

– Ни одной. Я же тебе сказал. Я иссяк.

– Тогда надо думать, – сказал Дэви. Он сел, положив ноги на стол. – Будем сидеть и думать, вот и всё.

– Гениально! – язвительно произнес Кен. – Ты думай здесь, а я пойду думать в мастерскую. А что делать Бену?

– Скажи ему, чтобы он тоже думал, – ответил Дэви. – И никто не должен раскрывать рта, пока чего-нибудь не надумает.

Во дворе грохотали тяжелые машины, груженные сырьем, материалами, готовой упакованной продукцией, за окнами бушевал ветер, но в лаборатории царила полная тишина. Дэви вынул блокноты, исчерченные схемами и диаграммами, исписанные заметками и цифрами, и стал медленно листать странички, надеясь снова обрести тот стимул, который двигал их работу. Утренние часы сонно прошли один за другим, ничем не вознаградив его яростную сосредоточенность. Вторая половина дня оказалась тоже бесплодной. Дэви откинулся на спинку стула, заложив руки за голову, и мысленно перебирал воображаемые схемы, ища, за что ухватиться. В конце дня он услышал звяканье инструментов в мастерской и пошел посмотреть, что там происходит.

Кен возился с элементами какой-то схемы, соединяя их проводами в странном, с виду бессмысленном порядке.

– Что ты делаешь? – спросил Дэви.

– Думаю, – холодно ответил Кен. – Я люблю думать руками. А ты с чем пришел?

– Ни с чем, – сказал Дэви, вернулся обратно, сел и снова уставился в пространство.

Определить, что ему нужно, было легко: более сильный видеосигнал, иначе говоря – более сильную реакцию электрических частиц на свет и тень в передающей трубке. Просто усиливать тот сигнал, который существует сейчас, было бы так же бессмысленно, как пытаться прочесть неразборчивую подпись, увеличивая её, – неровные черточки и росчерки стали бы только крупнее, и получилось бы то же самое, только в большем масштабе. Надо было найти способ резче отделить сигнал от фона случайных вспышек: но передающая трубка и так работала при максимальной светочувствительности.

Дэви вытащил чертеж трубки и положил его рядом с первоначальными расчетами – страничкой, заполненной пять лет назад. Он чувствовал, что главная ответственность лежит на нем. Ведь в теории он был всегда сильнее Кена. То, что рождалось в его воображении, Кен блестяще осуществлял на практике. Дэви снова просмотрел основные уравнения, проверяя ход математических рассуждений, – быть может, он в свое время упустил какую-нибудь возможность, которую можно было бы сейчас использовать, – но так ничего и не нашел. Он захлопнул блокнот – на всякий случай, чтобы, имея перед глазами написанное раньше, не повторить машинально какой-нибудь ошибки. Теперь Дэви принялся за вычисления с самого начала и снова вывел те же формулы, только иным путем. Ответы получились те же самые.

– Шесть часов, – сказал Кен, появляясь в дверях. – Хочешь думать ещё, или пойдем домой?

– Сделаем передышку, – ответил Дэви, смахнув листки с вычислениями в корзинку для мусора. – А завтра начнем сначала.

На следующий день он проделал все вычисления другим способом, ещё через день – третьим; так проходил день за днем.

Он метался в тесной темнице собственного бессилия; он с исступленным отчаянием бился о её стены, но кого же ему проклинать, если он сам был и судьей, приговорившим себя к заключению, и неподкупным тюремщиком, стерегущим в темном коридоре снаружи, и даже непроницаемые стены были из его собственной плоти? Отчаяние возрастало час за часом, пока Дэви не дошел до такого состояния, что просыпался среди ночи, всхлипывая от бессильной злости, и это протяжное всхлипывание было похоже на стон человека, убитого горем.

Вики обнимала его, стараясь успокоить, но огромное несоответствие между тем, что она могла ему дать, и тем, что ему было нужно, ещё больше усиливало его муки.

– Ты непременно придумаешь, – уверяла его Вики. – Не мучай себя так. Это придет.

– Нет, не придет! – сказал он однажды ночью. – Быть может, я своими поисками только доказал, что это – предел. Может, дальше идти и некуда. Ну и прекрасно! Почему бы на этом не успокоиться? – Он сел в кровати и закурил. – Лучше убедиться в этом сейчас, чем после того, как мы подпишем договор!

– Ну перестань, Дэви, – умоляла его Вики.

– Я дошел до того, что стал ненавидеть свою работу, – со злостью сказал Дэви. – Как будто мне ведено сдвинуть огромную глыбу, и сколько я её ни толкаю, сколько ни силюсь, ничего не выходит! Не поддается! Если б не Кен, я бы завтра же повесил замок на проклятую лабораторию и ноги моей там больше бы не было! Но я обязан продолжать из-за Кена, вот и всё. Он умрет, если я скажу, что надо бросить это.

– Дэви, спи, пожалуйста. Ты совсем измучился.

– Да что ты всё время уговариваешь меня спать! – вспылил Дэви.

– Я не знаю, как с тобой говорить, когда ты такой, – с отчаянием сказала Вики. – Мне хочется тебя обнять, погладить по голове, а ты меня отталкиваешь! Я боюсь сказать всё, что я думаю, потому что не знаю, как ты это воспримешь; боюсь сказать что-нибудь не то и обидеть тебя, поэтому и лепечу, как идиотка. Но знаешь, если это и в самом деле предел…

– Нет! – в ужасе крикнул Дэви. – Не говори так! Я сдвину эту чертову глыбу! Она не может не сдвинуться! Нет такой системы, которую нельзя было бы улучшить. И не говори, что я не смогу этого сделать. Я смогу!

– Я знаю, – ласково сказала Вики.

– Тогда не говори, что это – предел!

– Хорошо, – резко бросила она и вскочила с кровати. – И довольно об этом! Хватит! – Она прошла по комнате в ниспадающей до полу шелковой ночной рубашке и так решительно распахнула дверцы стенного шкафа, что вся злость Дэви мгновенно исчезла, и он приподнялся, похолодев при мысли, что она сейчас уйдет от него совсем. Но Вики вынула из шкафа только халат. – Я сейчас дам тебе горячего какао и сандвич, ты поешь и сразу заснешь. Слышишь?

– Да, – покорно отозвался он, но Вики уже вышла из комнаты.

Дэви сразу успокоился. Из кухни доносился стук тарелок и кастрюль; хлопнула дверца холодильника. Дэви хотел было встать и пойти к Вики, но она сама вошла в комнату с подносом в руках.

– Это мне? – спросил Дэви.

– Конечно тебе. Ты же ничего не ел за обедом. Сидел и смотрел в одну точку.

Дэви не сводил с неё изумленного взгляда.

– Знаешь, – медленно сказал он, – сколько я себя помню, никто не вставал с постели, чтобы принести мне поесть. – Он смотрел на стоявший перед ним поднос, как на чудо.

– Даже твоя мать? – Вики села рядом с ним на кровать; в глазах её была жалость, но он этого не видел.

– Ведь я совсем не помню матери, – сказал он и взял сандвич так, будто это был совсем особенный сандвич, единственный и неповторимый.

– Иногда мне кажется, что помню, но когда я стараюсь представить себе её ясно, оказывается, что это Марго.

Он снова взглянул на Вики, всё ещё во власти неожиданной радости.

– Ешь сандвич, – приказала Вики. – Для чего, спрашивается, я его делала?

Дэви откусил кусочек и покачал головой.

– Замечательно! – проговорил он. – Наверное, твоя мать делала такие для тебя?

– Да, – очень мягко сказала Вики. Она смотрела, как он ест, и на глазах её выступили слезы. Никогда в жизни о нем никто по-настоящему не заботился, думала она, а он даже не замечал этого. Он любил своих близких, не задумываясь над тем, любят ли они его. Однако, если бы Дэви увидел её слезы, он не понял бы, что их вызвало; а если бы она попыталась объяснить, он, наверно, решил бы, что она хочет поколебать его беззаветную преданность Кену и Марго, которую он сохранит на всю жизнь, что бы он там ни говорил сгоряча.

– Ну как, тебе лучше? – спросила Вики, убирая поднос.

– Лучше, гораздо лучше, – ответил Дэви, забираясь под одеяло. – Пожалуй, завтра я попробую ещё один ход.

Он заснул, радуясь близости Вики и новой идее. Утром, войдя в контору, он тотчас же принялся за работу, но, исписав вычислениями три листка бумаги, понял, что снова зашел в тупик. Он отбросил листки в сторону, уронил голову на руки и тяжело вздохнул.

Каждый день, прошедший в бесплодных поисках, усиливал чувство вины у Кена, который работал в мастерской один. Отчаяние превратилось в тупую неослабевающую боль. Он корпел над чертежами и схемами, изо всех сил напрягая мозг, в надежде, что его осенит прозрение и ему станет ясен тот единственный замысловатый порядок перемещения элементов, который сразу разрешит проблему. Он думал, а пальцы его перебирали миниатюрные конденсаторы и катушки сопротивления, будто сами по себе пытались найти ту комбинацию, которую он так жадно искал.