Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Ленин. А спросить можно? Не про баб и не про мужиков.

— Валяй.

— А что с руками? Ну, мы там в бассейне и в сауне когда рядом сидели, я заметила… Ты же это прячешь обычно. Ну явно не кольцо обручальное и не дешевый аристократизм, как в офисах все пропиздели.

Елена замолчала. Судя по звуку, сняла перчатки.

— Обожгли кислотой сильно. А теперь нельзя коже быть на свету, на солнце — могу заработать рак… Да и некрасиво, если честно. Это так смешно, знаешь, когда у тебя руки такие, а ты продаешь косметику, которая ухаживает за кожей. В самом начале карьеры мне пару раз прямо в лоб партнеры сказали, что это — стыд. Что я произвожу впечатление человека с проблемой, ломаю безупречный образ компании. Это как, знаешь, продавать жирному фитнес-программу, или прыщавому — крем от угревой сыпи. А мы же начинали с уходовой косметики для проблемной кожи. Ну вот и я нашла выход… А потом это стало образом. Гораздо легче отвечать на вопрос «Эй, а зачем перчатки? Выебываешься?», чем каждый раз пытаться объяснить, что тебе неприятно вспоминать про руки. Раньше еще частенько открывались ранки, были воспаления, это сейчас все почти хорошо… Почти.

— Люди — мрази, — вздохнула Настя. И выпила. На какое-то время стало совсем тихо. Антон, не выдержав, тоже высунулся. Девушки сидели за столом друг напротив друга с бутылкой водки и блюдцем — не иначе как с лаймом… Настя, склонив голову к рукам Богдановой, держала свои рядом. Подбиралась ближе. Подобравшись — осторожно тронула пальцами кожу. — А руки красивые. И ты крутая. Чушь все. Гляди, какие у тебя пальцы длинные! Ты от солнца-то, конечно, прячь… Зато я теперь знать буду. Мы… Ну, я, самое главное, — она усмехнулась.

— Почему самое главное, что ты знать будешь? — понизила голос Елена, подперев голову одной рукой. Но ту, что лежала рядом с Настиной — оставила.

— Ну в смысле почему… Согласись, если бы о тебе что-то знал какой-нибудь Горячев, это для меня не имело бы смысла. А ты тут мне вот… Секрет открыла, — Настя, по-лисьи разулыбавшись, зацепилась пальцами за пальцы Елены смелее, трогая собственнически и без малейшей неприязни. Богданова дернулась, выгнула бровь, но все показное непонимание сорвалось в пьяную ухмылку. — Так тебе точно девушки не нравятся?

За спиной Горячева активнее зашевелился Лев. Громко засопел, возмущенно дернулся, то решаясь встать, то отказываясь от этой мысли. Антон тихонько зашипел на него, поднеся палец к губам.

— Пока нравились только мужчины, — кокетливо напомнила Елена, подтягивая к Насте вторую руку. Та, даже не думая отступать, обняла и ее. Хакерше рост позволял, не поднимаясь со стула, перегнуться так, чтобы ее голова оказалась над столом ровно по центру.

— А хочешь попробовать другое? Если что, я и за мужчину сойду…

Елена отзеркалила жест — тоже наклонилась ближе.

— Да? А это и так может работать? Ты же красивая девушка, Настя…

— Ну… Ты, — Настя сделала особый акцент на этом слове, — можешь называть меня…

Все замерли. И Елена замерла. И Лев замер, как камень, который через секунду, впрочем, мог ожить — и напомнить пьяной младшей сестре, что он — старший брат, а у нее — свадьба. Антон же чувствовал, что должен что-то сделать, и машинально в голову пришло нечто, в сущности, до ужаса банальное, но до боли смешное (как ему казалось). Горячев бесшумно нырнул под плед и схватился за смартфон. Блекло загорелся под навесом экран, открылся «контакт», пальцы забегали по клавиатуре в поиске, вдавили качельку громкости звука до максимума…

Кэти Перри заорала на всю комнату свое издевательское «I KISSED A GIRL AND I LIKED IT». А со стороны обеденной зоны послышался грохот — не иначе как упал стул.

Пока плед не был жестоко сорван, Лев пытался сдержать хохот, утыкаясь Горячеву в плечо. Девушки быстро нашли источник беспокойства; и вот над хулиганами возвышались две фигуры. Одна — угрожающе разъяренная, вторая — пристыженная и испуганная. Елена даже при полном отсутствии света выглядела такой красной, словно недавно вышла из парной. Хмель, впрочем, с нее совсем не сошел — Богданова показывала все эмоции без купюр. А Лев, как положено настоящей акуле, подскочил первый и напал:

— Лена, ты что творишь? У тебя свадьба через неделю!

— Я знаю, — Богданова вжала голову в плечи. — Но он мне руки не гладил, и…

— Но, — смягчился Богданов, прочитав смущение сестры, — я никому не скажу.

Настя, в отличие от Елены, не была так добра в своих намерениях. Антон, переведя взгляд на нее, вместо дружелюбной хакерши увидел мрачное и крайне злое существо с опасным оружием в руках — она скручивала в тугой жгут тот самый плед.

— Да блин, смешно же!.. — запротестовал Горячев, и в ту же секунду получил хлесткий удар по голове. Отвернулся, спрятался, хохоча… Но Настя была зла не на шутку, острым локтем отодвинула Богданова. Плюшевые, но все же упругие, частые и ощутимые удары непрерывно сыпались отовсюду и прилетали куда только можно. Особенно — по заднице.

— Жопа ты… Горячев, — рычала Настя. — Что тебе, завидно, что ли?! Ревнуешь?! Сам же сказал, что у вас с ней ничего..!

Яростное избиение и продолжилось бы, если бы со стороны Богдановых не послышался жалобный всхлип. Обернулись — а там Елена прижалась к обескураженному Льву, который так и не смог завершить объятия; он завис с разведенными в сторону руками, глаза испуганно округлил, даже, казалось, дышать бросил.

— Да не ревнует он… Этот Горячев, одни проблемы от твоего Антона, Лев… Вы же мутите, ну что он…

— Да мы просто пошутили, прости. Неудачно пошутили, — окончательно потеплел Лев. По волосам сестру принялся гладить, обнял за плечи. — Тише, Лен, ну ничего же не произошло, — растирал он узкую спину ладонью.

— Когда вы им уже скажете? Мне надоело… На работе шлюхой считают, тут сводничеством занимаются…

Лев обратил тревожный взгляд к Антону, а затем к Насте. Та еще секунду стояла с печатью сомнения на лице, но потом издала один короткий смешок. Плед раздраженно упал обратно на Горячева, словно именно он, жалкий предмет одежды, устал от человеческого непонимания. Антона обожгло стыдом, сожалением. Он сел ровно. В мозгу разбегались, никак не желая складываться в оправдания, слова. А когда сложились — его уже наказали за промедление.

— Мутите. Вот я-то все голову ломала, что наш гетеросексуальный цисгендерный белый мужчина Горячев, которому даже о наличии интеллекта у женщин не скажи лишний раз, весь вечер в твою сторону, Лев Денисович, слюни лил… Понятно, понятно… Даже не от пьянства, значит… — Настя, медленно (язык заплетался) проговорив свою тираду, скрестила было руки на груди, но пошатнулась и с недовольным бормотанием оперлась о диван. Нахмурилась.

— Прости. Я не хотел, чтобы о тебе так думали… — Антон, игнорируя Настину обиженную язву, встал в полный рост и приблизился к Елене. Его руки тоже нашли спину, а затем и раненые ладони. Он пытался утешить ее, согреть, как мог, вымолить себе доверие.

Богданова была права. Антон и так провинился, ранил Елену безумными поисками, ранил — страхом за собственное решение. Теперь-то он задумался о том, кто еще мог страдать по его вине. Лев, который открылся перед сестрой, хотя, в отличие от Горячева, был уверен, что та не принимает его за ориентацию? Когда сам Антон — не мог признаться тем, кто принимал весь мир, всех людей вне зависимости от их предпочтений. Друзья, которые уже долгое время становились жертвами недоверия Горячева? Которых он оскорблял, то и дело приписывая им свои комплексы? И он сам. Он сам, который на ровном месте провоцировал болезненные ситуации, слишком много времени отдавая пустым переживаниям, хотя привык действовать — и побеждал только тем, что действует.

Горячев глубоко вздохнул. Нужно было перестать плавать кругами, прячась за чужой широкой спиной. Пора было уже вынырнуть и открыть глаза. Он крепко сжал руку Елены в своей. А в другой — плечо Льва.

— Я все расскажу завтра. Я обещаю.

Лев утер слезы Елене, обнял крепче, совсем по-родному, по-семейному. Та начала успокаиваться, и вместо судорожных вдохов теперь было слышно только глубокое дыхание — попытка унять слезы.