Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях - Борис Романов

— Ты знаешь — услышал! Ну как же я раньше не понял: Звента-Свентана"[593].

Через неделю погода установилась, заиграло июньское солнышко. Пришло известие: в Москву приезжает брат. Через сорок лет разлуки Вадим Леонидович Андреев, с 1949 года работавший в издательском отделе ООН в Нью — Йорке, с женой и детьми приехал на родину. Они приплыли из Лондона в Ленинград на теплоходе "Молотов" как раз в день разоблачения "антипартийной" группы (когда Андреевы возвращались на том же самом теплоходе, его успели переименовать в "Балтику").

Братья не могли не увидеться. "Родные, драгоценные — не знаю, какие еще подобрать слова — до последнего дня не верилось, что это возможно!!"[594], — обращается Даниил к брату и его жене и просит приехать в Копаново, подробно объясняя дорогу. Через день шлет брату еще одно письмо, повторяя просьбу. О том, чтобы возвращаться в Москву им, не могло быть и речи. "Состояние здоровья у обоих неважное, но бывает и хуже, — объясняет он. — Алла все время температурит по непонятным причинам (этого не должны пока знать ее родители, да и вообще никто в Москве: будет только лишний переполох, волнения, усилится нажим с целью вызвать нас в Москву и т. д.). Однако она ходит на этюды и, перемогаясь, хозяйничает. Прости, родной, за почерк: до обеда я лежу в тени на огороде и пишу лежа. После обеда уходим в лес или на реку"[595].

Неожиданно вновь начались дожди, и Андреев простудился, как он считал, оттого, что помногу лежал на земле. Жена подозревала воспаление легких. Температура то поднималась до 40, то падала. До больницы и врачей не добраться.

Вадиму Андрееву, чтобы попасть в Копаново, потребовалась решительность. Без ведома властей он, зарубежный гость, отлучаться из Москвы не имел права. Поэтому ни пароходом, ни поездом не поехал, а, договорившись с шофером, отправился на такси до райцентра

Шилово, откуда оставалось километров сорок проплыть до Копаново. Десятилетиями мечтавший о возвращении в Россию, Вадим Андреев оказался в ее глубине, недалеко от есенинских мест. Эта встреча с Россией и с братом стала для него волнующим переживанием.

"Я никогда в жизни не бывал в этих краях, но я узнавал их, — описывал он плаванье по Оке и встречу с братом, — каждый поворот реки открывал мне до боли знакомое и родное: серые ветлы раскинули над рекой свои коряво — грациозные ветви; серо — голубые поймы блестели среди заливных лугов; вдали чернели скелеты заброшенных церквей; над крытыми соломой крышами редких деревень кружилось воронье — все это было мое, родное, все это вошло в меня с русскими книгами, русскими стихами, все это стало моей кровью.

В Копаново я приехал уже поздно вечером, в серой, густой мгле, охваченный неизъяснимым волнением. Волнение нарастало с каждой минутой: широкая, еле видная улица, перерезанная глубокими колеями, черные плетни, провал глубокого оврага, а с поднадгорья — звуки шарманки (наверное, все же гармошки. — Б. Р.), смех, женский визг и проникающие в самое сердце таинственные шепоты"[596].

Поздним вечером на пристани Алла Александровна узнала его сразу — так он отличался от окружающих и так напоминал Даниила.

"Я вошел в избу. В комнате, уставленной фикусами, на кровати, подпертый подушками, под маленькой лампой — коптилкой — лежал я. Действительно большое сходство двух родных братьев в первые минуты показалось мне абсолютным. Те же седеющие волосы, тот же лоб, то же худое лицо, тот же андреевский нос и складки у углов рта…

Никто не помнит первых слов, произнесенных после долгой разлуки. Да их и немного, этих бессвязных слов: главное — ощущение живых губ, небритость щек, костлявое плечо, которое не могут отпустить скрюченные пальцы, и сквозь слезы, в затуманенном зеркале — родное лицо.

В тот вечер у Дани упала температура, и мы долго говорили — и тут произошло последнее чудо этого неповторимого дня: очень скоро мы ощутили оба, что мы понимаем друг друга с полуслова, что начатая одним фраза заканчивается другим, как будто мы прожили всю жизнь вместе. Вдруг оказалось, что нет и не было сорокалетней разлуки, что две судьбы, столь непохожие, в сущности одна судьба одной русской семьи.

Потом Даня читал мне свои стихи, и я был поражен тем, каким цельным, уже сложившимся поэтом оказался мальчик, которого когда-то я силком тащил на пожарную лестницу Поразило меня его мастерство, то, с какою уверенностью и свободой он обращается со словом, — трудолюбивый хозяин на своей родной земле. Но самым удивительным было то, как совпало Данино ощущение России с моим, как в его стихах я нашел выход тому огромному волнению, с которым я подплывал к Копанову"[597].

"Сходство братьев по первому впечатлению было поразительным. Однажды мы с Вадимом гуляли по лесу, собирали грибы. К нему подошел кто-то из деревенских, пожал руку и сказал, принимая его за Даниила: "Какя рад, что Вы выздоравливаете!""[598], — вспоминала Алла Александровна о четырех днях, проведенных братьями вместе. Тогда же приехала в Копаново и ее лагерная подруга — Валия Круминыи, которую она ласково называла Джонни.

Отсюда, оправившись от простуды, он успел еще раз написать возвратившемуся в Москву брату: "Здесь мы гуляем почти каждый день по несколько километров. Третьего дня попали под здоровенный дождище и промокли до нитки, но — сошло! Вчера отдыхали, а сегодня собираемся съездить на катере в одно место, более интересное, чем Копаново. Там берега кудрявые, все в ветлах, тополях и лозняке, лужайки со стогами и леса с огромными деревьями"[599].

Возвратиться в Москву оказалось не просто. Трудности пришлось преодолевать Алле Александровне. "Я пошла за билетами, но их не было. А нас уже знала вся деревня, вся пристань. И мне сказали: "Приходите завтра, будет теплоход "Григорий Пирогов", там, среди пассажиров, — Александр Пирогов, брат Григория, известный певец Большого театра. Мы вас пропустим без билетов. Подойдете к Пирогову и попросите его помочь".

Вечер. Тьма и дождь. Кто-то помогает мне нести вещи. Я веду Даниила, которому плохо. К пристани надо спускаться вниз по косогору. И прямо посередине этого спуска в темноте под проливным дождем Даниил начинает падать мне на руки, как это бывало, когда он терял сознание от сердечного приступа. Я кричу в темноту: "Помогите! Помогите!". И сразу из этой темноты буквально со всех концов бегут люди, подхватывают Даниила и каким-то образом переправляют нас на теплоход, который тут же отчалил. Я оставляю Даниила, едва пришедшего в себя, внизу, где-то на полу, и иду разыскивать Пирогова. Подхожу к нему и рассказываю: "Я — жена Даниила Леонидовича Андреева, сына Леонида Андреева. Он только что из тюрьмы, я из лагеря. Он очень тяжело болен. Нам надо вернуться в Москву, но у нас нет билетов". И сейчас же Пирогов дал распоряжение. Кажется, нас поселили в каюте медсестры, которую куда-то перевели"[600].

В Москву приплыли 12 августа, через день после окончания фестиваля. Встречало их все семейство брата. Сын Вадима, Александр, вспоминал, как впервые увидел дядю на пароходе, подходящем к речному вокзалу: "Поразило внешнее сходство с отцом и возникшее сразу же чувство родства…"

Недрёмные "органы" с опозданием, но узнали о поездке Вадима Андреева. "К нашей чудной хозяйке тете Лизе явились сотрудники ГБ, — рассказывала Алла Александровна, — и стали расспрашивать:

— У тебя жили москвичи?

— Жили.

— А к ним приезжал кто-нибудь?

— Да, приезжал кто — сь.

— А кто?

— А я не знаю.

— Ну как не знаешь? Ну как фамилия тех, кто у тебя жил? И кто к ним приезжал?

— Да ня знаю я никаких фамилий. Хороши люди жили, хорош человек приехал, нямножко побыл, уехал, они тоже уехали. А я ня знаю куда. И фамилий ня знаю"2[601].

4. Бездомная осень

Пока они находились в Копанове, пришли бумаги о реабилитации. В справке из Военной Коллегии Верховного Суда, 11 июля подписанной полковником юстиции П. Лихачевым, говорилось: "Постановление особого Совещания при МГБ СССР от 30 октября 1948 года и определение Военной коллегии Верховного Суда СССР от 17 ноября 1956 года в отношении АНДРЕЕВА Д. Л. отменены и дело прекращено". Начались хождения, писание заявлений, добывание справок, чтобы прописаться, добиться какого-нибудь жилья. Жить было негде и не на что: безденежье и бездомье.

Болезнь в Копаново даром не прошла. Он сетовал: "Что за мерзость — сердечные приступы с тяжелой рвотой, обмороки (неожиданно, например, в метро), а главное — безобразная ограниченность в движениях"[602].

Д. Л. Андреев. Рисунок Г. Б. Смирнова. 1957

Пользоваться гостеприимством родителей жены Андреев хотел как можно реже. Двоюродному брату он так рисовал ситуацию: