Дневники 1928-1929 - Михаил Пришвин

Никогда раньше не случалось мне в зимнее время видеть в поле цыганские палатки, предполагаю, что цыгане зимой квартировали у оседлых жителей деревень и городских предместий. Нынче же, очевидно по причине жилищной нехватки, цыгане зимой раскинулись табором в лесу под Сергиевым. В Николу мороз был в 17° с большим инеем. У цыган горели неугасимые костры перед палатками. Прохожие видели, как женщины выливали из котла горячую воду в таз, как доставали из палатки ребенка и мыли его в горячей воде на морозе. В городе, в теплых домиках разные люди с разных сторон удивлялись цыганской жизни, одни их жалели, другие завидовали и ставили в пример их закалку здоровья. Дошло до начальства, и там приняли по-своему: «Сколько леса нужно сжечь, чтобы жить человеку с семьей в лесу на открытом воздухе при 20 градусах?» Подсчитали и предложили цыганам переселяться: слишком много леса изведут. На это цыгане ответили, что если по советским законам хозяин с большим трудом и лишь с большими основаниями может выселить занявшего в его доме комнату чужого человека, то как же возможно выселить человека из леса.

Вероятно, начальство устыдилось цыганского ответа и оставило их в покое, потому что и сейчас (в день Рождества) костры у цыган горят и мальчишки босиком выбегают на дорогу.

Лева желает:

Папе:

Победить снова возникшую Кащееву Цепь — написать «Журавлиную Родину».

Оживить Елецкие дела белых и красных, преобразив их в пьесу.

Убить тигра совместно со своими сыновьями.

Веселой, здоровой жизни Берендея.

Маме:

Съездить благополучно к родным в Дорогобуж.

Спокойно царствовать в Берендеевском Дворце, повелевая всей живностью: людьми, звездами и птицами.

Пете:

Окончить Охотничьи курсы, поступить на службу, но все же удержаться от склонности к женитьбе. Хоть борода у тебя и велика, а рано еще.

Андрею:

Увлечься чем-нибудь, хоть археологией, да съездить на практику.

Если женишься на милой, круглой девушке, пожалуй, будет хорошо.

Себе, т. е. Льву:

Во-первых, влюбиться в дело так же горячо, как и в женщину.

Заложить фундамент и возвести хотя бы стены науки и знания в строительстве <1 нрзб.>.

Культурная революция «я».

Целевая и идеологическая установка.

Взять Камчатку, Уссурийский Край или проехать по пашням и фабрикам Республики, написать очерки.

Написать книгу о Сахалине.

Папа желает маме:

Благополучно съездить на родину и по совету доктора Кочерыгина спустить жирок около сердца.

Леве:

Хорошо сдать все зачеты, забыть дурной модернизм, просто и дельно написать о Сахалине и получить валюту на Лейку.

Пете, негодяю, который меняет семью на путешествие к разным девам с целью поиграть в камушки и перышки, остановиться на одной какой-нибудь, хотя бы Ксюше Изюмовой. Желаю также убить ворону.

Себе:

Издать 2-е изд. Собр. Сочинений, написать «Журавлиную родину» и съездить на Дон или к Арсеньеву.

1929

2 Января. Каждый день летят пороши, леса, наверное, уже очень засыпаны.

4 Января. Завтра Павловна уезжает от меня в Дорогобуж на две недели.

Многие за последнее время простые люди привыкли газеты читать, и им легко вспомнить, как странно казалось им в газете при первоначальном неумении выбирать нужное, встречать один за другим разнородные, несвязанные между собой факты. Так и в лес войти, чтобы понимать его, нужна своя особая грамота и навыки.

Одна из глав: писать хорошо о людях — плохого и нет.

9 Января. Читаю «Бродяги» Гамсуна. Так хорошо, что плохо думается о наших писателях: меня брало сомнение, не отстал ли я вообще от чтения, а теперь вижу, нет, значит, пишут плохо. Но непременно достать последнюю книгу Вс. Иванова{44}.

Люди, едущие на базар, давно заметили меня, и еще я целое лето жил при большой дороге. Теперь, пожалуй, можно сказать, что я на учете в уезде… Что же, я скажу, это, в некоторой степени, положение.

Есть два отношения к людям, личное — это когда при встрече взвешивается весь человек, и массовое: личность стирается, как нечто мешающее делу, и все отношения машинальные, вроде того, как на почте, я пишу «заказное», чиновник хлопает по нем печатью — и все. Первое — это общество, второе — государство.

Люди не только не виноваты, но даже и вовсе не плохи, если вникнуть в каждого. Плохое у них получается от бедности и безработицы.

Мужчина ищет единства и, если приходится ему быть вдвойне, то он за то и не считает себя тогда человеком. Женщина, если раздвоится, то часто не чувствует в этом никакого греха и, будучи в двух лицах, внутри себя это как-то оправдывает, благодаря чему каждое лицо в отдельности бывает искренним. Ложь — это порок, слабость мужчины или просто женская практика.

10 Января. Вчера только после полуночи начал стихать ветер, показались звезды. В расчете на короткие следы мы с Трубецким вышли на охоту в княжеские места. Мы упустили из виду, что зайцы две ночи из-за метели не выходили и, когда стихло и стало морозить, все разом бросились на корм. С полночи до свету они так натоптали, что было хуже трехдневной многоследицы. У князя вышла осечка. Ничего не убили.

Мы заметим этот денек как первый день весны света: при довольно сильном морозе солнце пригревало щеку.

Нечто вроде позиции. Простейшие рассказы, к которым влечет меня, — это я понимаю, как стремление к делу не для денег или <1 нрзб.> для славы, и еще в этом есть тоже и, вероятно самое главное, желание оберечь себя от иллюзорности литературного дела. У наших романистов, начиная с Пушкина, это было в традиции, сочиняя роман, посмеяться вообще над романом, как иллюзией, вероятно, в тайной надежде, что вот мой-то роман, мое слово будет значить как действительная жизнь. По всей вероятности, так и раскрывается понятие «простота», о которой у нас все сверху и донизу всегда говорят, как о чем-то самом хорошем.

Однако, у некоторых наших величайших писателей это стремление в искусстве к «простоте» кончалось разрывом с искусством и побегом в религию, искусство они объявляли «художественной болтовней» или искушением черта. Я привык объяснять себе (может быть, ошибаюсь), что такой побег объясняется не действительной немочью искусства, а крушением личности художника, не сумевшего побороть в себе искушение дать больше, чем может дать искусство, все как бы сводится у них к неудаче в обожествлении созданного ими образа. Я сильно подозреваю, что Христос в поэме Блока «Двенадцать», грациозный, легкий, украшенный розами, есть обожествленный сам поэт Блок, вождь пролетариев. Эту свою догадку я очень подтверждаю себе наблюдениями мистическо-хлыстовской среды, окружавшей поэта. Ведь было даже время незадолго перед этим, когда самый маленький петербургский поэт не только где-нибудь в «Аполлоне» или «Золотом руне», а просто в «Копейке» или «Биржевке» говорил: я — бог.