Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

«Убирал в своем доме, просмотрел старые бумаги, сжег много шелухи. Другое время, другие заботы. Спокойно оглянулся на прошедшее, сумятицу, активность, любознательность юности, которая суется в каждый уголок в поисках чего–то интересного. Как я тогда любил всякие тайны, темные истории, дающие пищу воображению. Как я тогда, лишь коснувшись научного знания, тотчас отбрасывал его, как ощущается во всем тогда написанном какое–то неуверенное самодовольство. Какая недалекая мысль во всех делах божеских и человеческих. Как мало дела, целесообразного мышления и творчества, как много дней потрачено на ненужные ощущения и тени страстей. Как мало в этом пользы, а ведь жизнь прошла уже наполовину, а я еще топчусь на месте, как человек, который спасся из воды и солнце только–только начинает обсушивать его. Время, прошедшее с тех пор, как в октябре 75 года я оказался в гуще жизни, я еще не могу оценить. Да поможет мне бог. Господи, помоги мне не стоять самому у себя на пути. Дай мне с утра до вечера делать то, что надлежит, и ясно видеть последствия сделанного. Дай мне не быть похожим на тех, кто целые дни жалуется на головную боль и принимает меры от нее, а потом целый вечер без меры пьет вино. Пусть идея чистоты распространяется на все, что есть, вплоть до куска,

387

подносимого ко рту, и становится во мне все светлее».

22 июня 1780 года он записал: «Теперь у меня порядок во всем, дело за опытом и умением, как трудно достигнуть высот в мелочах!» В конце ноября 1781 года: «Все больше порядка, определенности, последовательности во всем».

Как важно было для него не терять самого себя, показывает постоянно повторяющаяся мысль о том, как полезно жить вдали от людей, в сознательно выбранном одиночестве. Только так можно найти и сохранить себя, то, что внутри под кожами, которые надо сбросить (Шарлотте фон Штейн от 9 октября 1781 г.). «Человек должен много раз сменить кожу, прежде чем сможет хоть в какой–то мере быть уверенным в самом себе и в земных делах» (письмо Плессингу от 26 июля 1782 г.). «Разреши мне прибегнуть к метафоре. Когда видишь в горне раскаленную массу железа, то не предполагаешь, что в нем так много шлака, как оказывается, когда оно попадает под молот. Тогда все нечистоты, которых не мог удалить даже огонь, проступают и разлетаются горящими каплями и искрами, а в щипцах рабочего остается чистая руда.

Видно, мне нужен был такой же мощный молот, чтобы освободить мою натуру от шлаков и сделать мое сердце чистым.

Сколько, сколько вздора еще скрывается в нем» (письмо Фрицу Якоби от 17 ноября 1782 г. [XII, 262]).

Такое отречение от прошлого и даже осуждение его, уснащаемое Гёте такими образными выражениями, как «отъедать», «сбрасывать кожу», «очистить от шлаков», ставит вопросы, на которые биографу трудно однозначно ответить. В старости Гёте с удивлением вспоминал это первое десятилетие в Веймаре. Его правдивую историю он мог бы, собственно, изобразить только «в виде басни или сказки». «Чем я стал и что я сделал, пусть об этом судит мир. Как все было в подробностях, останется моей сокровенной тайной». Что имело решающее значение для его эволюции? Как Гёте пришел к тому, что столь быстро признал правомерность существовавших в феодальном государстве общественных отношений, при том, что в критических выступлениях современников не было недостатка? Только потому, что сам он почти или совсем от них не пострадал? Как быстро погас юношеский пыл, столкнувшись с реальностью! Может быть, оттого, что это стало условием придворной службы и «деятельной жизни»? Может быть, это была скрытая борьба против

388

опасности стать «посторонним», подобно Вертеру? Или он мирился с данностями, дававшими новые возможности для изучения мира и человека? Может быть, именно в этом был смысл решения в пользу Веймара? Было ли прощание с прошлым лишь сигналом естественного процесса нарастания трезвости? А может быть, многочисленные интерпретации своего развития со стороны еще довольно молодого человека есть не что иное, как попытка тайного советника переплавить пережитые разочарования в приобретения в смысле усовершенствования собственной личности? В то время Гёте часто говорил о том, что его ведет судьба, а также о «богах». Иначе он не мог понять того, что с ним происходило.

«Отречение» задолго до старости стало важным жизненным требованием Гёте. Уже в 1782 году он утверждал, что он очень счастлив, но «живет в постоянном отречении» (письмо Плессингу от 26 июля 1782 г.). Реальность с ее особыми условиями и ограничениями умеряла стремление «всюду соваться» и планы высокого полета. Думая о своих возможностях художника, он вновь ощутил, как важно «себя ограничивать» (письмо Шарлотте фон Штейн от 22 июля 1776 г.); «сосредоточиться на немногом или на чем–то одном, если хочешь что–нибудь создать». Но в течение всей своей дальнейшей жизни он с успехом и продуктивно сочетал с пониманием этой истины свое стремление ко всеобъемлющему знанию, к пониманию мира и жизни. Художник, естествоиспытатель и министр в одном лице. Начиная чем–то заниматься, он, правда, подчинялся требованию «ограничения», так как сосредоточивал свое внимание на том, чтобы «рассмотреть предмет со всех сторон и сжиться с ним» (22 июля 1776 г.). «Кто хочет заниматься абстракциями, не достигнет ничего, для художника ограничение абсолютно необходимо, если он хочет чем–то стать». Эти слова были написаны уже в сочинении «По Фальконе и о Фальконе» («Из записной книжки Гёте»). Но он не был обычным человеком, и ему это было дано: он занимался многим в своем стремлении к универсальности и многого достиг. Что касается убеждения, что отречение есть удел каждого человека, то опыт жизни в Веймаре сделал его частью не только художнического, но и человеческого кредо Гёте.

389

ПРИ ДВОРЕ И В СТРАНСТВИЯХ

Светская жизнь и театр

Человеком отнюдь не безвестным появился Гёте в Веймаре в ноябре 1775 года, и многие поспешили завести знакомство с автором «Гёца» и «Вертера». Привязанности зарождались быстро и легко; с Виландом он сразу же ощутил духовную и душевную близость. Нам, однако, неведомо, как на самом деле прожил поэт первые месяцы в Веймаре. Записей в дневнике за это время нет; ничего не рассказывают и письма — содержание их самое общее. До марта 1776 года поэту пришлось пользоваться гостеприимством семейства фон Кальбов: Карла Александра, еще бывшего в должности камер–президента, и советника Иоганна Августа, того самого, что привез Гёте в Веймар. Зимняя пора, пасмурные дни и долгие вечера; собственным рабочим кабинетом Гёте не располагал. От сочинительства нет и следов. Он, верно, бродил по городским улицам, точнее, улочкам: грязным, почти везде не замощенным, без сточных канав; лишь немногие скудно освещены, кругом же все тонуло во тьме. Собирались, правда, компанией, нередко устраивали пирушки. «Быстро, как бег саней, проносится моя жизнь! Звеня бубенчиками, мчит она то туда, то сюда!» (из письма И. Фальмер от 22 ноября 1775 г.). Многие часы проводил он в обществе герцога и его приближенных. «Радости охоты, отдыхая от коих мы занимали долгие вечера не только рассказами о всевозможных приключениях, бывавших на охотничьих тропах, но главным образом обсуждениями, какой уход потребен за деревьями». Вынужден был жить взаймы. (В письмах от 5 января и 6 марта 1776 года просил «тетушку» Фальмер раздо–390