Ради тебя 2 - Татия Суботина

Внутри меня зажигается огонек узнавания. Рита? Она плакала?

О, Господи! Как же мне хочется ее обнять!

Пытаюсь пошевелить рукой, но все тщетно.

Боль не отступает.

– Рыжик, я не могу. Я… не могу ее потерять… еще раз.

– Даже не смей о таком думать, Кенгерлинский! – возмущенно выплевывает Рита и ее голос становится на несколько тонов выше. – Операция прошла успешно. Все наладится. Мы должны верить.

– Верить? – Ян надрывно смеется. Я чувствую в нем столько боли, которая перекликается с моей собственной, что мне хочется завыть от отчаянья. – Ты же знаешь, вера не по моей части. Я просто схожу с ума от бессилия здесь!

– Тогда я буду верить за двоих, Ян. Мне хватит сил.

Он вздыхает, ненадолго замолкает и произносит то, что я знаю, отнимает у него чуть ли не последние силы:

– Спасибо.

Все тяжелое и неимоверно болит. Я хочу вернуться, но этот пласт боли, что придавил мое тело, слишком тяжел, непосилен мне.

Я устала бороться. Хочу заснуть и больше не чувствовать. Вообще ничего не чувствовать. Воспаряю в глубокую тьму. Она баюкает меня в своих теплых объятьях. Так намного спокойнее и уютнее, чем постоянная борьба с болью. Мне не одолеть ее. И… я почти свыкаюсь с мыслью, что останусь во тьме навсегда, как голоса вновь вырывают меня из темноты, поближе к ненавистной боли.

– Она никогда не очнется, да?

– У Даши серьезная черепно-мозговая травма, – говорит мужчина, в котором узнаю Федора Брагина. Сейчас, по оттенкам в его голосе, я чувствую его спокойствие. – Мы ввели ее в искусственную кому, чтобы минимизировать риск повреждения мозга. Ты должен понять, Ян, медицина не всесильна. Мы сделали все, что могли. Я вообще не понимаю, как она могла появиться в лесу спустя три месяца после своей смерти! Это немыслимо! Тело Даши идет на поправку, но мозг… Черт! Я не знаю, что тебе сказать! Я не знаю, когда она очнется и очнется ли вообще!

– Хреново.

– Еще как! Ян, а я ведь только обрел дочь… Вновь…

О Боже. Он беспокоится обо мне. Так непривычно чувствовать подобное, что мне хочется заплакать. Дочь… Неужели все, что я слышу, реальное? Федор любит меня? Так сложно поверить в хорошее и вновь довериться людям, что дыхание вдруг спирает в груди. Оно обрывается на полувздохе и начинает клокотать рядом, точно надо мной трепещет крыльями стайка голубей.

Слышу тревожный писк приборов. Никогда не забуду этот звук, ведь именно он предвещает скорую смерть.

– Дерьмо! Ян не заслоняй! У нее остановка сердца. Катя, подключи дефибриллятор!

Я умираю? Опять?

– Даша!

Темнота.

Когда в следующий раз всплываю, как буек, на поверхность – ничем не могу пошевелить. Рот и глаза плотно закрыты, тело распластано на чем-то мягком и вновь придавлено тяжелым пластом боли. Я чувствую себя беспомощной и слабой. Испуганное сознание маячит где-то рядом и мне хочется его ухватить за серебряную нить, которая исходит из моей груди. Внутренним зрением я вижу ее особенно ярко. Она тонкая, почти прозрачная и тянется в потолок. Только мне никак не дотянуться, чтобы намотать ее на запястье. Я ведь не могу пошевелиться.

– Я не оставлю ее!

– Ян, тебя надо поспать. Иди, я посижу с ней.

– Нет. Я должен быть рядом.

– Черт, Ян, но почему ты такой упрямый?! Я и так нарушил сотню правил, разрешив тебе бывать в ее палате, но не сутки же напролет!

– Я не уйду.

– Ну и черт с тобой! Тебя реанимировать я не буду, так и знай!

Я борюсь со слабостью, болью, туманом, которые не собираются ослабить хватку. Изо всех сил цепляюсь за голос Яна, за все, что связывало нас прежде… Безумно хочу вынырнуть из темноты и обнять Кенгерлинского. Я даже готова выйти один на один с этой мучительной болью, готова выдержать что угодно, лишь бы еще раз заглянуть в светло-зеленые глаза. Но простого рвения оказывается недостаточно и я вновь соскальзываю в бездну. Господи, нет!

– Какого хрена ты приперся сюда?! – кричит Ян и если бы я могла управлять своим телом, то обязательно бы вздрогнула.

Ярость наполняет пространство между нами, даже не видя, что происходит, я чувствую ее особенно ярко.

– Я… хотел попрощаться. Я уезжаю, Ян. Надолго.

– Мне плевать, – сердится он. – Как ты вообще осмелился заявиться сюда, Адиса? Особенно после того, что натворил, мать твою!

– Прости меня.

– Уходи.

– Ян, пожалуйста… Я хотел попрощаться с вами… обоими. Ты же сам знаешь, что я не мог поступить по-другому. Если бы ритуал не был проведен ты бы погиб!

– Да мне плевать!

– Ян…

– Выметайся отсюда! Уходи сам или я тебе помогу!

Я слышу короткие и тяжелые вздохи, шарканье ног, похожее на стариковское.

– Передай Даше, что я сожалею.

Боль моя трещит по швам. Агония достигает пика. Слишком много эмоций вокруг меня! Слишком много воспоминаний! Господи!

Туман, что настигает, теперь кажется спасением.

Я падаю, падаю, падаю…

Небо разверзлось и поглощает землю. Я упиваюсь собственной ничтожностью и беспомощностью.

Темнота становится все ближе и ближе. В последний миг я с отчаяньем понимаю, что больше не вернусь.

Пробуждение было неприятным.

Меня атаковало ужасно сильное чувство дискомфорта и голода. Казалось, что желудок прилип к позвоночнику и продолжал корчиться в судорогах. Пытаясь притупить несносные ощущения и собраться с мыслями, я вдохнула воздух, насквозь пропахший лекарствами, и тотчас пожалела об этом. Внутри меня разверзлось настоящее адовое пламя.

Грудная клетка болела так, что даже дышать было невыносимо. При каждом вдохе мое горло терло какое-то инородное тело, отчего тошнота бунтовала пустой желудок. Я потянулась ослабшей рукой, особо не надеясь н успех, и выдернула изо рта трубку. Получилось! Это простое движение принесло мне столь неимоверное облегчение, но забрало почти все силы.

Тошнота отступила.

Я открыла глаза, с удивлением отметив, что нахожусь в палате с ужасными зелеными стенами и кучей медицинской аппаратуры. Комнату окутал полумрак, что однозначно порадовало. Даже от сумерек сейчас у меня неприятно слезились глаза.

Больше всего беспокоила голова и грудь. Сложилось такое впечатление, что во мне взорвалась бомба.

Господи, почему же так больно?

Пусть я казалась себе тяжелой и даже «ватной», но все же мне удалось немного приподнять голову. Первое что бросилось в глаза – левая рука была зафиксирована бинтами, прозрачная жидкость по трубочке через катетер продолжала капать в мое тело. Нет, я не чувствовала ничего сверхнепривычного или странного. Если не считать того, что все занемело, болело и зудело так, что хотелось вылезти вон из кожи.