Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первом часу он встал, положил рукопись в карман и отправился в редакцию.
Вражливого еще не было. Его пришлось ждать часа два. В редакции кипела жизнь, журналисты приходили, уходили, рассказывали анекдоты, перекидывались шутками, выслушивали посетителей, пришедших в газету с личными своими делами. Это был мир, еще незнакомый Миколе.
Среди сотрудников в глаза бросился маленький горбатый старичок в очках. Суетливый, пронырливый, он несколько раз прошел мимо Федорца, внимательно его оглядывая. Наконец спросил:
— Вам к кому, товарищ?
— К редактору, — ответил Микола, сразу невзлюбив неприятного старичка.
— Редактора еще нет. Вы по какому делу?
— Да вот рассказ принес.
— Рассказ. Это хорошо. Как раз по моей части. — Не спрашивая дозволения, старичок вырвал из рук Федорца рукопись, уткнул в нее нос и быстро пробежал глазами.
— Плохо, очень плохо, молодой человек. Зачем это вам понадобился Бальзак? Вы же о нем только краем уха слышали. Вздор, чепуха. Вы красноармеец?
— Да, служил в Красной Армии, — покраснев, соврал Микола.
— Вот бы и описали какой-нибудь боевой эпизод. То, что на своей шкуре испытали. Получится. Самое главное — знать, о чем пишешь. А искорка в вас тлеет. Раздуть ее надо, раздуть.
Федорец грубо вырвал рукопись из цепких старческих пальцев. Старичок не смутился, сказал назидательно:
— Смею вас уверить, что вдохновения не существует. Выдумки для несовершеннолетних. Секрет успеха в литературе — упорство, как, впрочем, и в любой области жизни.
Старичок еще некоторое время потарахтел и исчез. Но слова его внесли сомнение в душу Миколы. Выходит, он зря потерял время, писал не то, что надо.
Все же, когда явился Вражливый, Микола пошел к нему в кабинет. Редактор узнал его, встретил приветливо и тотчас отправил к машинисткам — продиктовать написанное.
Когда Микола диктовал, машинистка удивленно поднимала брови и смеялась. Особенно рассмешило ее слово «мистраль», а это слово очень нравилось Миколе. Смех машинистки показался ему плохим предвестием.
Поминутно краснея, он все же продиктовал до самого конца свирепым голосом. Отпечатанные листы он понес к редактору.
Вражливый прочел, постучал длинными пальцами по зеленому сукну стола.
— Бальзак у вас говорит, как ломовой извозчик, а Эвелина похожа на деревенскую бабу. Товарищ Буря рассказывал, что вы ушли из-под расстрела. Вот об этом и напишите.
XXXVI
Вернувшись домой; Микола подождал, пока старушонка, помолившись перед ласковыми ликами Иисуса и богородицы, улеглась спать, и снова принялся за сочинительство. Теперь он напишет о расстреле, о Меланке, о чудесном своем избавлении. Рассказ этот должен потрясти читателя. Нечего особенно изощряться: десятки раз Микола рассказывал об этом Любе. Только садись и записывай.
Поработав часа два, Федорец устал, поднялся из-за стола и вдруг впервые почувствовал затхлый, застоявшийся воздух комнаты, увидел мебель в чехлах, не снимавшихся, наверное, много лет.
Воздуха! Он рванул створки окна, заклеенного газетными полосками, они лопнули и разорвались. За окном стояла осень. В темноте угадывались нависшие тучи. Унылый дождь барабанил по подоконнику. Шумел сад. Земля пахла сыростью. Порыв ветра тронул исписанную бумагу на столе, она зашевелилась, словно живая.
В соседней комнате заскрипели пружины на кровати старухи. Вероятно, струя свежего воздуха проникла к ней под ватное одеяло, покрытое легкой изморозью нафталина. Федорец захлопнул окно и снова принялся за работу. Описывал так, как было, и лишь одно внес изменение — белые расстреливали красного комиссара, он был отважен, красив, молод.
В церкви на Клочковской улице глухо пробили четыре удара. Глаза смыкались, а Микола все писал, и казалось — бумага дымится у него под пером. Теперь он был уверен в успехе.
Наконец рассказ был готов. Микола прочитал его, вымарал то, что показалось лишним, и, несмотря на смертельную усталость, принялся переписывать. Так, сидя за столом, опустив голову на исписанные листки, он и уснул.
Разбудила его старуха. В комнате было светло, на столе, словно комар, запутавшийся в паутине, тонко пел самовар. По окнам стегали прутья дождя.
— Что не спишь, полуношник? Живешь, денег вон сколько время не платишь, а керосину выжигаешь пропасть. Мне приживальщики не нужны, мне квартирант нужен с продкарточками.
— Пишу я, писателем буду…
— С твоим ли умом, батенька?
Вот и еще одна невера нашлась. А сама тоже в рассказ просится. Опиши ее вот так — в чепчике, в капоте — с удовольствием каждый прочтет.
— Деньги я вам уплачу. — Микола сунул в карман исписанные листки, нахлобучил шапку, надел чумарку и вышел на улицу.
Вражливый был занят. Опять пришлось ждать. Микола пошел по коридорам, заглядывая в комнаты. Знакомый старичок увидел его, спросил:
— Что, переделали рассказ?
— Написал новый.
— Забавно. — И побежал дальше.
Звонили звонки, метались курьеры, один из них подошел к Федорцу, сказал:
— Идите, вас товарищ редактор просит к себе.
Вражливый прочитал рассказ, молча позвонил. Вошла девушка.
— Позовите мне Босяка.
Через минуту вошел горбун, неуютный, небритый, похожий на подбитую птицу.
— Вот вам, товарищ Босяк, новоиспеченный писатель. Прошу любить и жаловать.
Вражливый протянул горбуну рукопись, тот быстро пробежал ее глазами.
— Хорошо!
— Не слишком. Надо подправить, основательно почистить и дать в номер. Поставьте подвалом на пятую полосу. — Подумал немного. — А теперь подпись. Фамилией подписывать нельзя, она слишком известна в органах ЧК. Надо придумать крепкий, выразительный псевдоним, что-нибудь вроде Горького.
— Краснопартизанский, — услужливо предложил горбун.
— Не годится. Надуманно и громоздко. Есть хорошее старинное украинское прозвище: Кадигроб. Ну?
— Загнибога тоже можно, — сказал Босяк.
Федорец подумал, махнул рукой.
— Ладно, как хотите.
— Итак, отныне вы Микола Кадигроб. Советую и документы переделать на эту фамилию. Пусть на всю жизнь.
Вечером Микола пришел в кабинет к Босяку и прочитал гранки. В кабинете безо всякого дела сидело несколько человек.
— Я давно не читал ничего подобного. Заглянул — и оторваться не мог, — сказал секретарь редакции в красноармейской форме. — Вы что, красноармеец?
— Да, служил в Красной Армии.
— В какой дивизии?
Федорец сделал вид, что не расслышал. Подумал: «Подобные вопросы будут преследовать меня всю жизнь».
Оценка секретаря заинтересовала всех. Рассказ прочитали вслух и нашли, что написан он свежо, оригинально.
Из редакции Федорец ушел без вина пьяный.
На другой день с утра пошел купить газету. Но газеты еще не подвезли в киоски. Тогда он дошел до редакции и на витрине увидел свежий номер «Прапора». Внизу на пятой странице был напечатан его рассказ. Прочитал его одним духом.
Тучный мужчина, стоявший рядом, тоже заинтересовался рассказом. Микола подождал, когда он прочтет до конца, спросил:
— Ну как, нравится?
— Занятно. А фамилия незнакомая — Микола Кадигроб. Впервые слышу. — Толстяк медленно отошел от витрины, он страдал одышкой.
Федорец едва сдержал
