Красный сфинкс - Александр Дюма

— Я слышал, — пробормотал Ришелье, — что крысы бегут с тонущего корабля, но не подозревал, что они перебираются на корабль, которому грозит шторм.

Затем он прибавил совсем тихо:

— Этот молодой капитан далеко пойдет, особенно, если он сменит свой мундир на сутану.

Кардинал встал и направился в прихожую; он задумчиво дошел до конца комнаты, не заметив гонца, прибывшего из Франции.

Латиль указал Ришелье на посланца.

Кардинал сделал этому человеку знак подойти, и тот протянул ему письмо.

— О! — воскликнул Ришелье, видя, что мужчина весь забрызган грязью. — Должно быть, ты привез мне срочное письмо.

— Очень срочное, монсеньер.

Ришелье взял конверт и распечатал его; послание было коротким, но чрезвычайно важным, как мы сейчас увидим. Оно гласило:

«Фонтенбло, 11 марта 1630 года. Король отправился в Лион, но доехал только до Труа и вернулся в Фонтенбло. Он влюблен! Будьте осторожны.

P.S. Дайте посланцу пятьдесят пистолей, если он доставит письмо до 25-го числа!»

Кардинал трижды прочел письмо; инициалы автора свидетельствовали о том, что его прислал Сен-Симон. Обычно Сен-Симон не поставлял Ришелье ложных известий, но эта новость была настолько невероятной, что кардинал стал сомневаться.

— Ладно, — сказал он Латилю, — пришли ко мне графа де Море: ему везет.

— Разве монсеньер забыл, — спросил Латиль со смехом, что господин граф де Море повез свою прекрасную заложницу в Бриансон?

— Разыщи его, где бы он ни находился, и передай, чтобы он незамедлительно сюда явился, ибо я поручаю ему доставить в Фонтенбло известие о взятии Пиньерольской крепости!

Латиль поклонился и вышел.

XXII. АВРОРА

Как уже было сказано в одной из предыдущих глав, Людовик XIII, находившийся вдали от кардинала, иными словами, лишенный своей политической души, испугался, что сделал своего брата слишком могущественным, и впал в черную меланхолию, от которой никак не мог избавиться; в этой беспрестанной внутренней борьбе короля особенно удручало то, что Ришелье более необходим для спасения Европы, чем он сам.

Во все времена определенная часть общества именует себя добропорядочными людьми; эти приверженцы statu quo, предпочитающие покой движению и смерть жизни, считали Ришелье одним из мятежников, которые, хотя и облагораживают страну, вместе с тем вызывают в ней брожение. Очевидно, кардинал являлся врагом не только добропорядочных людей, но и католического духовенства. Если бы не он, в Европе установился бы прочный мир: Пьемонт, Испания, Австрия и Рим, усевшись за один стол, принялись бы спокойно поедать артишок под названием Италия, отрывая от него по листочку: Австрия присвоила бы Мантую и Венецию; Пьемонт — Монферрат и Геную; Испания — Миланскую область, Неаполь и Сицилию. Кто же был против такого мира? Один лишь Ришелье.

Именно это дружно твердили три королевы — Мария Медичи, Анна Австрийская и Генриетта Английская.

Несмотря на все это, а может быть, даже из-за этого, Людовик решился покинуть Париж и встретиться с Ришелье в Италии, чтобы, таким образом, сдержать слово, которое он дал своему первому министру. Это решение вызвало у обеих королев возмущение, и они заявили, что, если король отправится в Италию, они непременно последуют за ним.

Тут же нашелся и благовидный предлог: опасения королев за здоровье короля.

Не считаясь со всеми этими разногласиями, король известил кардинала о своем отъезде и, действительно, 21 февраля отбыл в Лион. Две королевы и члены совета должны были присоединиться к нему в Лионе.

На следующий день, после того как король покинул Париж, его брат Гастон шумно въехал на почтовых в столицу и около девяти часов вечера внезапно явился к королеве-матери, окруженной своими придворными дамами.

Мария Медичи очень удивилась появлению сына и, притворившись рассерженной, отпустила фрейлин, а затем уединилась с Гастоном в своем кабинете.

Мать и сын снова возобновили соглашение о том, что, в случае смерти короля Месье женится на королеве Анне (это постоянно предлагала королева Мария).

А ведь герцог Орлеанский был влюблен в сестру герцога Лотарингского и уже договорился с ним о помолвке; Месье не смущало даже то, что супруга брата, на которой он собирался жениться, когда она станет вдовой, была старше его на семь лет и запятнала себя прискорбной связью с Бекингемом. Королева Анна, ненавидевшая Месье, еще сильнее презирала его и не верила его обещаниям. Тем не менее, сделка была заключена; дабы никто не догадался, что произошло в кабинете королевы-матери, на следующий же день стали распускать слухи о том, что герцог Орлеанский прибыл в Париж с единственной целью — заявить матери о своей непреодолимой любви к принцессе Мантуанской и твердом намерении жениться на ней, воспользовавшись отъездом брата.

Эти слухи были подкреплены тем, что, как только герцог приехал, королева Мария вызвала к себе молодую принцессу и оставила ее в Лувре, едва ли не сделав пленницей. Кроме того, Гастон столь громогласно твердил о противодействии его пылкому желанию, что к нему стали стекаться недовольные; Месье дали понять, что, если он собирается во время отсутствия короля открыто выступить против кардинала, у него вскоре найдется немало влиятельных союзников, готовых поддержать его не только в борьбе против Ришелье, но и против Людовика XIII, падение которого могло бы последовать за отставкой кардинала.

На следующий день после приезда Гастона в Париж королева-мать написала Людовику XIII, уведомляя его о неожиданном возвращении брата и особенно распространяясь о любви Гастона к Марии де Гонзага. Три дня спустя было получено известие о том, что король не собирается продолжать свой путь, а возвращается в Фонтенбло, чтобы причаститься там на Страстной неделе.

Кто мог склонить короля к такому решению? Мы сейчас это увидим.

Из-за войны Франции с Пьемонтом г-жу де Фаржи, чье присутствие в Мадриде больше не требовалось, отозвали в Париж, доставив тем самым королеве Анне большое удовольствие.

Увидев ее, королева вскрикнула от радости.

— Я вижу, — произнесла г-жа де Фаржи с улыбкой, — что мой отъезд не помешал мне остаться в милости у вашего величества.

— Напротив, любезная подруга, — ответила королева, — ваше отсутствие позволило мне оценить вашу верность, и никогда еще я не нуждалась в вас сильнее, чем сегодня вечером.

— Значит, мой приезд кстати, но скажите, что происходит и зачем вам потребовалась ваша покорная служанка?

Королева поведала г-же де Фаржи об отъезде короля, возвращении Гастона и сделке, которая за этим последовала.

— Неужели ваше величество доверяет своему деверю? — спросила г-жа де Фаржи.

— Нисколько; он сделал мне предложение лишь для того, чтобы усыпить мои подозрения и заставить меня ждать.

— Значит, король чувствует себя хуже?

— Он страдает душевно, а не физически.

— Моральный дух для короля — это главное; вам это известно, сударыня.

— Что же делать? — спросила королева.

Затем, понизив голос, она продолжала:

— Знаете, дорогая, астрологи утверждают, что король не переживет знака Рака.

— Конечно, — произнесла г-жа де Фаржи, — я же предлагала вашему величеству одно средство.

Королева покраснела и сказала:

— Вы прекрасно понимаете, что я не могу его принять.

— Жаль, это лучшее средство; и вот вам доказательство — я того же мнения, что и король Испании Филипп Четвертый.

— Боже мой!

— Значит, вы предпочитаете верить слову этого человека, который еще ни разу не сдержал своего обещания.

Королева некоторое время хранила молчание.

— Предположим, — сказала она, пряча лицо на груди своей наперсницы, — предположим, что я соглашусь на средство, которое вы предлагаете; не следует ли пойти на это в крайнем случае, а пока испробовать другие способы?

— Дорогая госпожа, — сказала подруга Анны Австрийской и, пользуясь растерянностью королевы, обняла ее за шею, — не позволите ли рассказать вам одну легенду времен короля Генриха Второго, связанную с королевой Екатериной Медичи?

— Говорите, дорогая, — ответила королева, опуская голову на плечо сирены и опрометчиво позволяя себе слушать ее голос.

— Так вот! Предание гласит, что у королевы Екатерины Медичи, которая приехала во Францию в возрасте четырнадцати лет и сразу же вышла замуж за молодого короля Генриха Второго, в течение одиннадцати лет, как и у вашего величества, не было детей.

— Я вышла замуж четырнадцать лет тому назад! — воскликнула королева.

— Другими словами, — продолжала г-жа де Фаржи с улыбкой, — свадьба вашего величества состоялась в тысяча шестьсот шестнадцатом году, хотя брак фактически начался только в тысяча шестьсот девятнадцатом.