Проситель - Юрий Козлов

"Берендеев, его фамилия Берендеев", -- вспомнил Мехмед.

В следующее мгновение темная, все на свете просчитывающая сила, как ветер осенний лист, взметнула Мехмеда ввысь. Но не в небесную, а в непонятную отчетливую высь, откуда и Джерри Ли Коган, и многие другие известные Мехмеду уважаемые люди, не говоря об Александере Мешке и Халиле Халиловиче Халилове, показались крохотными, как рассыпанная на кухонном полу крупа. А люди, жившие некогда в деревне Лати на советско-турецкой границе, вообще превратились в воздух, в ничто. Сознание Мехмеда уподобилось компьютеру, по которому, как волны по поверхности воды, побежали цифры. Лица возникали и тонули посреди экрана, пока наконец на экране не осталась одна-единственная бесконечно длинная из-за прицепленных к ней, как вагоны к локомотиву (опять поезд!), нулей цифра и одно-единственное лицо.

Берендеева.

Это было невероятно, но компьютер свидетельствовал, что в этом случае (проект Берендеева плюс завод на Урале) Мехмед становился...

Он с трудом перевел дух. Достанет ли у цифры сил потянуть за собой такое количество нулей-вагонов?

Он больше жизни ненавидел страну под названием Россия.

Больше жизни ему хотелось... денег.

Мехмед как будто забыл, что их у него столько, что не истратить до самой смерти. Это было ни с чем не сравнимое ощущение, как если бы Мехмеду вдруг открылся во всей своей непреложности смысл жизни и он ради этого самого смысла был бы готов послать... саму жизнь.

Как бы отстраненно, как бы не имея в виду себя, Мехмед подумал, что, пожалуй, деньги первичны, а пол вторичен.

-- Берендеев, -- произнес Мехмед. -- Я хочу, чтобы вы убрали человека по фамилии Берендеев. Я скажу, когда и как.

-- Вот номер, -- положил на стол бумажку Исфараилов. -- Девять цифр. Звоните по спутниковому через линию "Air Space", она не прослушивается и не пишется. Запомните, а потом сожгите бумажку. По этому номеру вы свяжетесь со специалистом, который выполнит ваше задание. Естественно, все расходы за наш счет, Мехмед-ага. Вам нечего беспокоиться, это очень хороший специалист. Он все исполнит в лучшем виде. Я рад за вас. Вы сделали единственно возможный правильный выбор.

20

Об одиночестве Господа думал писатель-фантаст Руслан Берендеев ранним осенним утром, глядя с балкона своего жилища на двадцать четвертом этаже на напоминающий сверху синюю цифру девять Останкинский пруд, на витиевато-резную красно-коричневую церковь с как бы дымящимися, а может, наэлектризованными (вставшими дыбом) тоже синими, но в золотых звездах куполами, на многорукие деревья, отпускающие на воздушную волю (пенсию?) неисчислимые рати состарившихся работников-листьев.

Его преследовала странная мысль, что всё (причем "всё" было значительно шире, нежели конкретная жизнь конкретного человека, в частности писателя-фантаста Руслана Берендеева) может быть завершено в любой момент. Выходило, что (в принципе) в мире не могло быть ничего не завершенного. Незавершенность, открылось Берендееву, есть высшая и последняя стадия завершенности. Раз все может быть завершено в любой момент, значит, оно того достойно, точнее, к тому приговорено. Следовательно, нечего рвать жилы (и душу) в стремлении что-то сделать, успеть, закончить. Скажем, "раз и навсегда" выяснить (с близкими или не очень) людьми отношения. То есть прийти хоть к какой-то определенности (завершенности) хоть в чем-то. Чему назначено, то придет к определенности (завершенности) само собой. Никакой определенности (завершенности) в мире, следовательно, нет и быть не может. Тем более смешон человек, пытающийся инсталлировать внутрь незавершенности всеобщей (Вселенная) завершенность частную (конкретная личность), взыскующий определенности (завершенности) там, где ее не может быть, как говорится, по определению (завершению).

Осенний воздух был чист и прозрачен как кристалл. Этому, надо думать, немало способствовал сразивший столицу России промышленный кризис. Большинство предприятий, как свидетельствовали газеты, не работало, однако жизнь странным образом продолжалась. Люди перемещались в пространстве, что-то покупали в магазинах и ларьках, общественный транспорт функционировал, количество дворников на улицах так даже несколько увеличилось.

Вот и сейчас они, как было очевидно сверху Берендееву, занимались совершенно бессмысленной работой: противодействуя ветру, перегоняли метлами сухие летучие батальоны листьев с асфальта на газон. Ветер же в свою очередь возвращал их с газона на асфальт, доукомплектовывая лиственные батальоны до штатного расписания полков, а то и дивизий.

Дворники -- почти не отличающиеся друг от друга мужчины и женщины либо с ярко выраженными славянскими (почти что былинными), но ухудшенными неправедной жизнью чертами, либо с лицами без малейших национальных признаков, как бы наскоро вылепленными из некоего красно-коричневого (коммуно-фашистского, как писали в газетах) первичного праматериала без последующей обработки и шлифовки, -- не вызывали доверия у писателя-фантаста Руслана Берендеева.

Доброзвероподобные (это была странная, но, увы, точная характеристика) лица дворников заставляли его детально вспоминать (заново проживать) кошмарный случай, когда при свете дня и честном народе вблизи Божьего храма бомж расстреливал его из пистолета и он лишь чудом остался жив.

В каждом дворнике и бомже мужского пола писателю-фантасту Руслану Берендееву виделся с той поры страшный -- в черном пальто и разностекольных очках -- народный какой-то киллер. Причем, странное дело, время шло, а некогда испытанный Берендеевым ужас не слабел. Ибо не смягчался, не амортизировался пониманием, а следовательно... не прощением, нет, но по крайней мере установлением причинно-следственной связи и (ничего не поделаешь, таково свойство установленной причинно-следственной связи) смирением перед беззаконием бытия.

По-прежнему ни малейшего представления не имел писатель-фантаст Руслан Берендеев, за что хотел его застрелить жуткий бомж.

И что, собственно, ему сейчас, спустя несколько лет, до безмерно расплодившихся в Москве дворников?

Хотя на этот вопрос ответ был.

На социальной лестнице дворники стояли выше бомжей, но ветер деградации дул в строго заданном направлении: дворник мог легко стать бомжем, бомж дворником -- почти никогда. В том смысле, что поистине титаническую волю, самоорганизацию, не говоря о восстановлении доверия в глазах общества, следовало проявить бомжу, чтобы сделаться дворником. Дворнику же, чтобы сделаться бомжем, надо было всего ничего: начать пить, безобразить, тащить из дома вещи, запускать на свою жилплощадь разных ушлых "кавказской национальности" людей, не ходить на работу, не платить за свет и т. д. То есть, в сущности, ничего, а точнее, нечто очень даже поначалу (до потери жилплощади и, следовательно, права на жизнь) приятное. Нечего и говорить, что дворники весьма активно пополняли ряды бомжей, в то время как бомжи ряды дворников -- в редчайших случаях.