Дурная привычка - Павел Торубаров

Мы пошли по залу, осторожно проверяя пол под ногами и отодвигая скрюченные тела бюреров. Иногда мы замечали слабое шевеление под завалами и делали несколько контрольных очередей, заставляя контуженых карликов затихнуть навеки. В середине зала было так пыльно, что лучи фонаря рассеивались через несколько метров и ничего не освещали. Вскоре мы набрели на колонну, удерживающую свод. Она раскрошилась у основания и покрылась сетью глубоких трещин по всей высоте, которую способны были осветить наши фонари.

В зале оставаться было опасно: потолок потрескивал и мог обвалиться в любой момент.

Возле колонны мы наткнулись на алтарь. Из-за него, щурясь и прикрываясь рукой от света фонарей, медленно покачиваясь, будто змея из корзинки, высунулся контуженый патриарх. Он был старым и дряблым. Дряблым даже для бюреров, кожа которых и в лучшие годы жизни свисает уродливыми складками. Патриарх закашлялся, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то пропищал, и мы заметили, как обломки каких-то стальных конструкций вокруг зашевелились, а некоторые куски поднялись в воздух. Черно-белые, в лучах фонарей, железки покачивались в притягательном хороводе. Гипнотизирующие движения патриарха и кружение железа слились в единый танец, лишавший меня сил сражаться. Все это происходило в абсолютной тишине и напоминало кадры из какого-то третьесортного ужастика. В голове у меня было абсолютно пусто, будто кто метлой прошелся, руки безвольно повисли, я стоял и не шевелился, завороженный страшным танцем живого и неживого. Еще несколько секунд, и весь металлолом обрушился бы на нас, погребя под собой двух неудачников.

Сухой выстрел раздался неожиданно. Наваждение исчезло. Я повернулся. Леха опускал «Абакан», ствол которого ходил ходуном в трясущихся руках. Карлик, с прострелянной головой, рухнул на алтарь. Железки с грохотом посыпались на пол, вздымая густые облака только что осевшей бетонной пыли.

— Вот не думал, что они еще и гипнозом владеют. — прохрипел Ледокол, потом откашлялся и продолжил, неожиданно сорвавшись на крик: — Дети подземелья, мать вашу! Военные разработки, чтоб им пусто было! Генетики долбаные! Природу они улучшают, идеальных солдат делают! Вам бы с таким встретиться, уроды! Чтоб у вас последние мозги отсохли, чтоб глаза повылазили! Твари! Ненавижу! Что с землей сделали, изверги! Доигрались, сволочи! Тут теперь только мутанты жить могут! Ну, Хозяева, где же вы?! Покажитесь! Ну!!! А-а-а-а…!

С Лехой случилась истерика. Такое бывает с сильными людьми, которые очень долго скрывают в себе переживания. Но, когда-то, плотина должна была прорваться и дать выход всему накопившемуся. С Ледоколом это произошло сейчас. Он зло ударил по алтарю бюреров, потом несколько раз выстрелил в тело патриарха, столкнул его ногой с возвышения и принялся палить длинными очередями в потолок, безумно хохоча и захлебываясь собственным смехом. Я спрятался за колонну, боясь попасть под шальную пулю.

Только когда «Абакан» щелкнул затвором, Леха рухнул на колени, уронил автомат, звонко ударившийся о бетон, и завыл, обхватив шлем руками. Я выглянул из-за колонны. Леха всхлипывал, стоя на коленях и уперевшись лбом в пол. «Абакан» лежал рядом. Я подошел и поднял оружие напарника. Тот замолчал, и лишь подергивание плеч выдавали сухие рыдания, рвущиеся из лехиной груди. В наступившей тишине отчетливо слышался все усиливающийся хруст осыпающегося потолка, окончательно растревоженного стрельбой Ледокола. Я поднял голову, и мне на забрало упало несколько мелких камешков.

— Леха, — я потряс напарника за плечо. — Бежим! Тут сейчас все рухнет к чертовой матери! Давай скорее!

— Оставь, Крохаль! — Леха вяло отодвинул мою руку. — К чему эти трепыхания? Зона не исчезнет, ты это и сам понимаешь! Так зачем биться об стену, если это не поможет?

— Леха! — я схватил напарника под плечи и поволок его по пыльному полу в сторону прохода, выдыхая в такт движениям: — Нельзя… сдаваться! Надо… идти… до конца! Борись,… Леха!.. Борись!.. Иначе,… к чему… все эти… смерти:… Охотник,… Серж,… Граф,… Кузя, наконец! Вспомни их,… тех,… кто остался… лежать… в Проклятой… Земле!.. Вспомни их!.. Вспомни тех,… кто первым… пришел сюда,… вооруженный… только… охотничьим… ружьем!.. Вспомни… первых сталкеров!.. Вспомни!.. Вспомни… о тех,… кто без раздумья… кидался… в огонь… ядерного пожара… на Станции,… закрывая… своим телом… других,… и нас с тобой… тоже,… между прочим!.. Подумай о… вертолетчиках,… тушивших… реактор,… о врачах,… лечивших… пострадавших… при аварии,… о пожарных,… первыми… бросившихся… на штурм… огненной стены… в энергоблоке!.. Вспомни… о тех, кто… на крыше работал,… разбирая… завалы,… о строителях,… возводивших… Саркофаг,… о том,… кто первым… увидел… Черный камень,… «Слоновью… ногу»,… этот хренов… Монолит!.. Если мы… тут останемся,… то ребята… обидятся!.. Нельзя!.. Тебя… долг зовет,… понимаешь,… долг!.. Давай, Леха!.. Не сдавайся!.. Будь… сильным!..

Автомат Лехи нещадно бил по меня щиколоткам, «Гроза» то и дело сползала с плеча и падала на пол, путаясь в ногах. Мне приходилось останавливаться и поправлять ношу. Глаза заливал горячий соленый пот, заставляя лицо, разбитое при падении на дно колодца, болеть. Но я тянул и тянул напарника к спасительному коридору, не думая о том, кто нас там может встретить. Потолок трещал все более и более отчетливо, и струйки песка, вперемешку с бетонной крошкой сыпавшиеся сверху, уже превратились в настоящие потоки.

До зева туннеля оставалось еще метров пять-семь, когда своды зала начали обваливаться. В пыли и темноте не было этого видно, но я, услышав характерный треск, перешедший в грохот, отчетливо представил, как, колонна, удерживающая свод, подломилась у основания и завалилась, расколовшись на несколько фрагментов. Следом за ней рухнули части куполообразного потолка, а за ними посыпались тонны грунта. Процесс этот начался с середины зала и расширялся, будто воронка, засасывающая камни и песок с поверхности.

Я дотащил-таки Леху до туннеля, своротив по пути пирамиду из черепов, упал внутрь и утянул «Долговца» за собой. Сил двигаться дальше у меня просто не было. Если бы камни обвала полетели в туннель, то я не смог бы даже увернуться от них. Но огромный кусок плиты, рухнувший сверху сразу после того, как мы ввалились в проход, отгородил нас от зала. За плитой слышался грохот обваливающихся конструкций, сама преграда ощутимо подрагивала, но в коридоре, где мы с Лехой оказались, было относительно спокойно.

Я лежал, закрыв глаза, полностью опустошенный. Сил у меня уже не осталось. Мне хотелось только уснуть и не просыпаться несколько дней. А когда проснусь, я хотел, чтобы кошмар последних недель остался там, во сне. Вся Зона осталась бы во сне, а я бы очутился под пушистым одеялом дома. И рядом чтобы стояла тарелка с булочкой и чашка какао, с густой пенкой, как варила его мама.

Обвал за стеной прекратился, и в туннеле наступила могильная тишина. Лучи наших фонарей прорезали пыльный воздух и упирались в потолок, построенный, как и стены, из дугообразных чугунных блоков, уложенных на манер кирпичей в кладке. Только скреплены блоки были не цементом, а огромными болтами, прошивавшими их чугунные стенки. Пол, на котором мы лежали, был бетонным, и по нему куда-то в темноту убегали рельсы узкоколейки.

Пятно моего от фонаря не шевелилось, высвечивая один и тот же участок потолка. Я уже посчитал, сколько чугунных блоков перекрытия мне можно видеть, запомнил, какой из них растрескался, а какой наоборот, отливает тусклым матовым свечением. Лехино же пятно монотонно перемещалось из стороны в сторону. Похоже, напарник качал головой.

Наконец, Ледокол успокоился и пришел в себя. Пятно на потолке остановилось, потом качнулось и передвинулось на стену — Леха встал. У меня сил пошевелиться все еще не было. Я только смог сощуриться, закрываясь от света, когда Леха склонился надо мной.

— Крохаль, — позвал меня напарник. — Ты как?

— Бывало и лучше! — честно признался я. — Думаешь, твою тушу легко тащить? Сядь уже на диету, что ли!

— Ладно! Прости! — Леха протянул руку, чтобы я мог подняться. — В расчете, напарник?

— В расчете! — согласился я и встал на ноги, опираясь на лехино плечо.

Ледокол поднял «Абакан», оброненный мной при падении, перезарядил его, протер стекло налобного фонаря и приосанился, пытаясь явить вид бравый и воинственный. Но в потрепанном запыленном костюме у него это плохо получилось.

Я засмеялся. Леха подхватил. Смех наш нарастал как лавина и уже не мог остановиться. Пройдя точку апогея, смех начал стихать, забрав у нас последние силы, и вскоре превратился в протяжное «и-и-и-и-и!..», больше напоминающее стон.

Смех освежил нас, вытеснив из головы дурные мысли. Не знаю как Леха, я же ощутил себя значительно бодрее, когда откинул забрало и вытер глаза чистой тряпочкой, которую обнаружил в одном из карманов. Она, собственно, служила для протирки оптики, но, поскольку глаза — тоже оптические устройства, я воспользовался ей, чтобы высушить слезы, выступившие от смеха.