Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

Носилки внесли в хижину с белеными стенами. Кесар, которого переложили с носилок на соломенный тюфяк, казалось, был без сознания.

— К вам придут.

Один за другим носильщики вышли из хижины и исчезли в зарослях деревьев.

Рэм бросил взгляд на постель, и Кесар усмехнулся ему. Хижину освещал фитилек, плавающий в жире. Его неровный свет и болезнь, куда менее опасная, чем казалось со стороны, придавали нечто демоническое лихорадочному взгляду принца.

Примерно через минуту на площадке перед строениями показался жрец.

Рэму приходилось слышать о жрецах и жрицах Анкабека. Очевидно, они во всем копировали своих собратьев с Равнин-без-Теней. Если в их намерения входило казаться черными призраками, то это им отлично удавалось.

Фигура, чье лицо скрывал капюшон, склонилась над принцем.

— Кто ты? — отчетливо спросил Кесар. — Ты моя смерть?

— Здесь нет твоей смерти, — отозвался жрец.

По спине у Рэма пробежал холодок.

Жрец не задал ни одного вопроса, а лишь легко коснулся лба Кесара, его горла и паха. Кесар оттолкнул руки. Они были светлыми — куда светлее его собственных.

— Змеиный яд почти покинул тебя, — сказал жрец. — Я приготовлю лекарство. Спи. Ты поправишься.

— Нет, — прохрипел Кесар с отчаянной яростью. — Я умираю. Думаешь, мне не понятно?

— Жизнь священна. Тебя вылечат.

— Слишком поздно.

Жрец развернулся, собираясь уходить.

— Здесь моя сестра, — громко и отчетливо прошептал принц. — Моя единственная родная кровь. Принцесса Вал-Нардия из Истриса.

— Да, — кивнул жрец.

— Я должен увидеть ее, — взмолился Кесар. — Поговорить с ней перед смертью.

Спине Рэма снова стало холодно. Ему сделалось настолько не по себе, что он даже отошел к двери, подальше от своего хозяина.

Жрец ничего не ответил.

— Неужели ты откажешь мне? — воскликнул Кесар. — Скажи ей, что я здесь, и почему. Скажи ей, что я умираю, слышишь, жрец?

Казалось, что яд в его крови вдруг обратился в острые лезвия. Он упал навзничь, раздирая тюфяк ногтями. Глаза слепо уставились в потолок. На его левом предплечье, бесцветные и воспаленные, виднелись следы змеиных зубов, очень отчетливые в желтом свете.

Когда яд из желез змеи был выдавлен почти до капли, Кесар поднял ее с пола и проткнул свою плоть острыми зубами. На них оказалось достаточно ядовитой слюны, чтобы добиться нужного результата, но недостаточно, чтобы причинить какой-то серьезный вред. Ему, как он сам сказал, действительно нужна была искренность, чтобы воспользоваться покровительством священного острова. По крайней мере, боль, несомненно, была настоящей, как и лихорадка — небольшая жертва во имя плана. Но теперь, похоже, к этой боли примешивалась какая-то иная.

Рэм прислонился к косяку. За дверями хижины расстилался  равнодушный пейзаж, не имеющий к ним никакого отношения.

Деревья источали дурманящий аромат. Мерцали запутавшиеся в листве звезды. Красная Луна плыла в туманной дымке. Где-то заиграла свирель, мелодия была нежной и призывной. Рэм вспомнил Дорийоса.

За спиной у него Кесар, хрипло дыша, бился на кровати, призывая на голову жреца все напасти Эарла, — представление, которому, похоже, не верил ни один из них.

Рэм сделал шаг в сторону, пропуская жреца на молчаливую площадку, в призрачно реальную ночь.

3

Вал-Нардия стояла неподвижно, окруженная темнотой, а перед ней в стеклянном подсвечнике трепетала тонкая храмовая свеча.

Если не считать свечи, храм был пуст.

Это делалось для того, чтобы послушница могла вызвать в воображении важный образ. Если ей очень хотелось, это могло быть даже явление Самой богини.

Вал-Нардия прожила на Анкабеке уже двадцать дней. Сначала она была натянута, точно струна, страстно желая броситься в безопасные объятия этой религии, столь загадочной и всеобъемлющей, и раствориться в ней. И одновременно она страшилась, что руки богини не удержат ее, и она сорвется, попав в когти собственных мыслей и снов, которые набросятся на нее, подобно кровожадному тирру. Но вскоре ее лихорадочные метания и сомнения уступили место безмятежности. Она погрузилась в удивительно светлую незримую атмосферу, присущую огромному храму. Неожиданно для нее самой все возвышенное, что имелось в ее душе, всколыхнулось непрошеной музыкой.

Даже зов Застис можно было направить в иное русло, использовать другим образом, заставить это пламя гореть в других сосудах. Она начала постигать восхитительную свободу человеческого духа, вдруг с изумлением открывшего, что посредством самого себя можно достичь единения с бесконечностью.

Но это знание и состояние сейчас были для нее главнее всего. Она еще не успела постичь до конца, что может владеть или миром, или духом, однако ее душа способна переживать столь же увлекательные приключения, как тело, а возможно, и более увлекательные.

Поэтому она оказалась не готовой и беззащитной. Пришла жрица, висская женщина, но несущая на себе печать храма, и принесла ей новость.

И теперь единственный образ, который Вал-Нардия могла представить за пламенем этой свечи, был образ ее брата. Образ Кесара, которого уносило к берегам смерти менее чем в миле от этой комнаты.

Фонари на площадке почти не горели. Темное пятно, движущееся по ней, было неотличимо от окружающей тьмы, пока не попало в тусклый луч света, пробившегося из хижины. Стройная женская фигура, закутанная в плащ.

Рэм поднялся навстречу, ожидая.

Никакая охрана здесь была не нужна. Только не здесь. Никакой убийца, даже подосланный самим королем, не отважился бы осквернить это святилище. Но Кесар не мог полностью поверить в это и требовал охраны. Человек, сам способный на вероломство, редко верит кому-то другому. Рэму снова вспомнилась исходящая криком пылающая бухта Тьиса, но он отогнал это воспоминание. Он сам натворил вполне достаточно, чтобы найти, чем казнить себя, если ему так этого захочется.

Он решил, что это жрица, и приготовился к осторожному учтивому противостоянию, когда в свете масляной лампы под ее капюшоном вдруг вспыхнули красные блики.

— Госпожа…

Принцесса Вал-Нардия взглянула на него широко раскрытыми глазами, точно собираясь что-то спросить, но потом вопрос явно стал не нужен. Она прошла мимо него в хижину.

Рэм посмотрел ей вслед и увидел Кесара. Лекарство не слишком его успокоило. Настоящая или преувеличенная, лихорадка все еще била его, заставляя метаться на тюфяке из стороны в сторону. Подпертая грубыми подушками, его голова запрокинулась. Вид у него был жуткий, как у мертвеца, еще не понявшего, что он мертв, и по инерции продолжающего жить. Она не могла не испугаться.