Узник Неба - Карлос Сафон

Один раз в месяц арестанты отдавали грязную одежду и получали другую, немногим чище, которую вроде бы в течение минуты подержали в котле с кипящей водой, хотя клопы, похоже, о подобных крайностях не ведали ни сном ни духом. По воскресеньям служили мессу, посещение которой настоятельно рекомендовалось. И никто не осмеливался прогуливать, поскольку священник делал перекличку и отмечал имя отсутствующего в списке. Два пропуска оборачивались недельным постом, три — месячным отдыхом в одной из одиночных камер в башне.

Галереи, двор и переходы, по которым перемещались арестанты, бдительно охраняли. Тюрьму патрулировала армия караульных, вооруженных винтовками и пистолетами. Когда заключенные покидали свои камеры, то везде, куда ни повернись, взор натыкался на добрую дюжину охранников, стоявших настороже с оружием на изготовку. Компанию им составляли надзиратели, экипированные менее грозно. Никто из них не походил на военных, и по общему мнению заключенных, они являлись представителями той группы несчастных и невезучих людей, кому не удалось найти более приличной работы в тяжелые дни тотального бедствия.

В каждую галерею выделяли на дежурство по одному надзирателю. Снабженный связкой ключей, он просиживал двенадцатичасовую смену на стуле в конце коридора. Надзиратели в массе своей избегали брататься с заключенными, они старались не смотреть на «жильцов» и не вступать в разговор с ними чаще, чем это было совершенно необходимо. Единственным исключением из общего правила являлся бедолага, получивший кличку Ханурик. Некогда он служил ночным сторожем на фабрике в Пуэбло-Секо и потерял глаз во время воздушной бомбардировки.

Поговаривали, что брат-близнец Ханурика сидел в тюрьме где-то в Валенсии. Вероятно, именно поэтому он относился к заключенным с известной долей дружелюбия, тайком приносил им питьевую воду и сухой хлеб, а также те крохи, что ему удавалось урвать из посылок для арестантов от родственников: все передачи охрана считала своей законной военной добычей. Ханурик подтаскивал стул поближе к камере Давида Мартина и охотно слушал истории, которыми писатель иной раз баловал собратьев по несчастью. В том рукотворном аду Ханурик выступал в ипостаси ангела.

Обычно после воскресной мессы сеньор комендант обращался к заключенным с короткой назидательной речью. О коменданте было известно немного. Звали его Маурисио Вальс, и до войны он был скромным кандидатом в литераторы, служившим секретарем и сводником у одного местного писателя, который пользовался умеренной известностью и являлся давним соперником невезучего дона Педро Видаля. В свободное время Вальс делал скверные переводы классиков с древнегреческого и латыни, а также издавал вместе с горсткой духовных собратьев амбициозный журнальчик, отражавший высокие культурные притязания авторов, но имевший весьма невысокий спрос. Вальс любил устраивать званые вечера, собирая батальоны непризнанных гениев. Сообща они оплакивали несовершенство мироздания и хвастливо вещали, что, если когда-нибудь возьмут бразды правления в свои руки, жизнь станет прекрасной, как на вершине Олимпа.

Казалось, Вальс обречен на серое, приправленное горечью существование посредственности, которую Бог в своей бесконечной жестокости наделил манией величия и титаническим тщеславием. Однако война изменила сценарий его будущей жизни, впрочем, как перекроила она и жизни очень многих людей. Судьба его совершила крутой поворот, когда Маурисио Вальс, прежде любивший исключительно свой выдающийся талант и тонкую натуру, выбирая между холостяцкой свободой молодого повесы и выгодной женитьбой, предпочел вступить в брак с дочерью могущественного промышленника, державшего в своих щупальцах большую часть бюджета генерала Франко и его армии. Невеста, перезрелая девица на восемь лет старше жениха, с тринадцати лет не вставала с инвалидного кресла, ибо страдала наследственной болезнью, пожиравшей ее мышцы и жизненные силы. Мужчины никогда не делали поползновений заглянуть девушке в глаза и взять ее за руку, чтобы сказать, какая она красивая, или спросить, как ее зовут. Маурисио оказался первым и последним поклонником, который взялся ухаживать за ней. Как все бездарные писатели, в глубине души он был человеком весьма расчетливым и тщеславным. Спустя год пара отпраздновала свадьбу в Севилье. Церемонию бракосочетания почтила присутствием сиятельная верхушка командования армии националистов во главе с генералом Кейпо де Льяно.

— Вы сделаете карьеру, Вальс, — предрек сам Серрано Суньер во время частной аудиенции в Мадриде, на которую Вальс явился выпрашивать должность директора Национальной библиотеки. — Испания переживает трудную эпоху, и каждый добропорядочный испанец обязан внести посильную лепту, чтобы сдержать натиск марксистской орды, стремящейся уничтожить наши духовные ценности, — заявил шурин каудильо, ослепительный в своем новеньком мундире опереточного адмирала.

— Рассчитывайте на меня, ваше превосходительство, — поспешил заверить влиятельную персону в своей лояльности Вальс. — Всегда и везде.

«Везде» вылилось в назначение на пост коменданта, но только не чудесной Национальной библиотеки, куда он стремился, а печально известной тюрьмы для особо опасных преступников на скалистом холме, парившем над Барселоной. Список родственников и протеже, которых требовалось пристроить на престижные должности, оказался слишком длинным и пространным, и Вальс, несмотря на все приложенные усилия, значился в его последней трети.

— Наберитесь терпения, Вальс. Ваш труд оценят по заслугам.

Так Маурисио Вальс получил первый урок, осваивая сложное национальное искусство маневрировать, карабкаясь вверх по ступеням карьерной лестницы вслед за сменой политического режима. К вершине рвались как соратники победителей, так и перебежчики из вражеского стана; счет их шел на тысячи, так что конкуренция возникла жесточайшая.

4

Таким было начало пути коменданта, во всяком случае, согласно местному преданию, которое сложилось на основе догадок, непроверенных подозрений и замшелых слухов. Изрядная доля слухов получила огласку и достигла ушей заключенных вследствие недостойного поведения прежнего коменданта, смещенного с поста всего через две недели после назначения, чтобы освободить место для Вальса. Естественно, бывший комендант всеми фибрами души ненавидел выскочку, похитившего у него должность, за которую он сражался всю войну. У опального начальника отсутствовали родственные связи, а на биографии лежало несмываемое пятно. Однажды его застукали в тот деликатный момент, когда он, напившись до положения риз, отпускал шуточки насчет генералиссимуса всея Испании и его поразительного сходства с Пепито Грильо. Прежде чем в его гроб заколотили последний гвоздь, сослав помощником коменданта тюрьмы в Сеуту, он успел как следует приложить соперника, раскрывая подноготную дона Маурисио Вальса всем, кто не отказывался послушать.

Не подлежал, однако, сомнению факт, что к Вальсу разрешалось обращаться не иначе как «господин комендант». По официальной версии, принадлежавшей самому дону Маурисио, он являлся признанным корифеем национальной литературы и культуры, обладателем высокоразвитого интеллекта и потрясающей эрудиции, приобретенной в результате многолетнего обучения в Париже. Вальс не уставал повторять, что его амбиции простираются далеко за рамки нынешней временной службы в государственном исправительном секторе, ибо перед ним стоит задача с помощью избранного круга интеллектуальной элиты нести просвещение в народные массы обескровленной Испании и научить их думать.

Речи Вальса, которые он с завидным упорством публиковал в национальной прессе, нередко содержали длинные цитаты из философских трудов, эпических произведений и статей по педагогике и были посвящены вопросам литературы, философии и необходимости возрождения культуры мысли на Западе. Если заключенные устраивали ему овацию после завершения очередной поучительной лекции, господин комендант делал великодушный жест, и арестанты получали возможность разделить между собой сигареты, свечи и другие предметы роскоши — иными словами, все, что еще оставалось от посылок родственников. Самое ценное из них предварительно забирали тюремщики; обычно они уносили вещи к себе домой, но иногда продавали небольшую часть заключенным, которым из передач в любом случае доставалось с гулькин нос.

Людей, умиравших по естественным или подспудно спровоцированным причинам, — как правило, от одного до трех человек в неделю, — забирали в середине ночи, за исключением пятницы или церковных «обязательных» праздников.[22] В этом случае покойный оставался в камере до понедельника или следующего рабочего дня, частенько составляя компанию новому «жильцу». Когда заключенные поднимали крик, что один из их товарищей переселился в мир иной, надзиратель подходил к усопшему, проверял его пульс и дыхание, а затем укладывал тело в один из парусиновых мешков, служащих как раз для подобной цели. В завязанном мешке мертвец лежал в своей камере, дожидаясь, пока за ним приедут из похоронной конторы с соседнего кладбища Монтжуик. Было неизвестно, что потом делали с этими трупами. Ханурик, если его об этом спрашивали, отказывался отвечать и прятал глаза.