Тень - Елена Черткова

Юноша умолк. Потом со вздохом встал, взял со стола бокал и одним глотком отпил сразу половину. Тонкая струйка сбежала по подбородку, темно-красная, будто кровь из разбитой губы. А потом почему-то риса сел у самых ног Уны-Жанел.

Ее сердце отсчитывало одно мгновение тишины за другим. В каждое из них пальцы просились коснуться гладких черных волос, изогнутых кончиков ушей с поблескивающими золотыми бусинами сережек. Но даже чуть более глубокий вдох казался чем-то слишком вольным рядом с только что услышанными словами…

Наконец риса продолжил:

– Выход оставался лишь один: апеллировать к уходящей в прошлое традиции нелюдей. Карлай полжизни положил на то, чтобы доказать Гранатовому городу, что он почти человек. А теперь ему пришлось заявить о том, что он тахис. Не просто заявить, а повесить светящееся клеймо на свое запястье. Но если его можно скрыть рукавом, то меня-то не скроешь!..

Вернулся Карлай. Похоже, ничто так не успокаивало его, как погружение в дела. Рубиновые всполохи в глазах тахиса, казалось, нежно погладили молодую жену, а потом обратились на Лесэна.

– Знаешь, когда я рассказал ему о своем предложении, он рассмеялся. Мальчишка, годившийся мне в сыновья. Мне! Покровителю его семьи, живущему, можно сказать, в другой вселенной… – начал мужчина рассказ так, будто все это время слушал их разговор за дверью. – Мне казалось, что я предлагаю ему потерять что-то. Отдать мне свою свободу. Вероятно, многим, как и тебе, именно так и представляется наша связь. Лесэн же видел все куда яснее, чем я. Он уже ничего не мог потерять…

– Потому что у меня ничего не было… – развел руками юноша. – Кроме всего прочего, я чувствовал столько уважения и преданности, что и без браслета уже был его тенью.

– Прибыв в Цидад-де-Рома, Лесэн взялся за учебу с таким усердием, что мне приходилось заставлять его ложиться спать. Хотя бы иногда. Думаю, сегодня я уже безнадежно глуп в сравнении с ним, просто наш друг не кичится успехами и в разговоре старается спускаться на уровень собеседников. Одно наслаждение говорить с ним! Мы проводили за этим занятием бесчисленные часы, и в один момент я действительно понял, что нас словно бы ничего уже не разделяет. Радость, горе, непонимание общества снаружи и полная открытость и преданность внутри сделали нас практически единым целым. И это слияние углубляется с каждым днем. Оно давно вышло за рамки того, что мы могли бы объяснить. Так что мне не совестно за сегодняшний удар, а Лесэн не будет держать на меня зла. С таким же успехом я мог бы отвесить пощечину себе самому, чтобы поскорее привести в чувство. И вряд ли сожалел бы о содеянном, даже если бы лицо какое-то время горело от удара. И если у тебя хватит смелости и доверия разделить с нами эту жизнь такой, какая она есть, ты начнешь чувствовать это так же. Себя, как нас. И нас обоих, как себя…

– Я постараюсь… Я… хочу… – произнесла одними губами Уна. Прежде она, словно вора за руку, ловила себя на том, что, давая подобные обещания, лжет. Раньше она скорее желала, чтобы изменился мир вокруг, а в ней самой все вроде как было правильно. Теперь же девушка ощущала, что внутри, в ее сердце, в смешении чувств, что-то провернулось, совсем немного не дойдя до ключевого щелчка.

Уна-Жанел дотянулась до своего бокала, сделала глоток. Неприятно громкий в повисшей тишине. Потом несмело спросила:

– А как это происходит?

– Соединение с тенью?

Девушка кивнула.

– Я слышала, что в этих браслетах заточены кусочки ваших душ…

Карлай по-доброму усмехнулся.

– На западе ближе к периферии есть Собор Незримого. Для людей соединение с тенью – необъяснимая магия. Для нас – просто один из религиозных ритуалов, не более особенный, чем венчание или похороны. Пару столетий назад ритуал был сложным, с проверками и богатым символизмом оформления, хозяина и его будущую тень долго готовили к тому, что их ждет. У нас в этом не было нужды. Мы оставили лишь суть, вершину горы. Со стороны это выглядит так: жрец впадает в состояние транса, а потом берет обоих за запястья. Там, куда легли его пальцы, проступают символы, которые ты видела.

– Кажется, будто изнутри всплывают на поверхность раскаленные докрасна металлические обручи, – вставил Лесэн. – Только поверхность эта – твоя собственная кожа. Ощущения соответственные. И все же происходящее завораживает настолько, что способно отодвинуть боль в сторону.

– Если бы существовали хирурги, способные пришить одну душу к другой, то браслет был бы шрамом от этой операции. И все же это не кандалы, как может показаться. И не клеймо. А в определенном смысле звучание наших душ в проекции материального мира. Как записанные ноты. Только в партитуре появляется партия для еще одного инструмента. Да, можно сказать, что жрецы запирают в браслетах кусочки душ, но не ради лишения свободы, а чтобы перемешать умы и судьбы. А для единых естественно быть рядом и не противиться самим себе, не так ли? Вот почему тень не имеет ничего общего с рабом. И дело не только в том, что стать моей тенью – добровольный выбор Лесэна. Он часть меня. Он внутри меня. Мы чувствуем друг друга. Не читаем мысли, но всегда знаем, что происходит. Расстояние терзает нас, терзает совершенно по-особенному…

– Но ты же можешь приказывать ему все, что угодно! И он не смеет ослушаться. Но не наоборот. Если речь идет о смешении, то оно должно быть обоюдным.

Это неравенство, словно колющая глаз соринка, все время мешало Уне с доверием смотреть на их союз. Как будто на тончайшей хворостинке держится изрядная доля мировой справедливости, и стоит девушке принять положение дел, как та надломится. И тогда живые существа начнут творить друг с другом все, что им вздумается, по принципу «кто сильнее, тот и диктует правила». Нетрудно догадаться, что сама она себя к сильным мира сего не причисляла и никак не могла обрести это внутреннее согласие.

– Посмотри на свое собственное тело. Тебе наверняка кажется, что ум приказывает руке. Но не наоборот. И рука не смеет ослушаться. На самом же деле ум не приказывает. Когда ум знает, знает и рука. Она повинуется, не обсуждая приказ и не оценивая правильность содеянного, но не потому, что лишена воли, а потому, что ум и тело заодно. Потому что если больно руке, то ум страдает тоже. Выходит, что, действуя в своих интересах, ум также действует в интересах