Первый бой мы выиграли - Марк Галлай

Лихорадочно осмотревшись, я обнаружил еще одну яркую точку в скрещении прожекторных лучей, образующих на этот раз не наклонную, а стройную, вытянутую вертикально вверх пирамиду. Скорее туда!.. Раза два моя машина попадала под слепящий световой удар прожектора. Это действительно воспринималось как физический удар - с такой силой действовал на глаза свет, особенно по контрасту с тьмой, в которой самолет был всего секунду назад. Рефлекторно каждый раз я прятался от луча, - чуть не стукаясь носом о ручку управления, отвешивал энергичный поклон внутрь кабины. И эта инстинктивная реакция оказалась вполне правильной (едва ли не первым правильным моим действием в эту ночь, если не считать разве что взлета по звезде): вынырнув через несколько секунд из кабины, я неизменно обнаруживал, что снова нахожусь в темноте. Молодцы прожектористы - мгновенно опознавали свой самолет и выпускали его из луча. Свое дело они знали!

Кажется, ничто больше не мешает мне атаковать фашиста.

Но стоило этой мысли мелькнуть в моем сознании, как вокруг вспыхнуло несколько огненных шаров. Машину резко тряхнуло. Погаснув, огненные вспышки превращались в чернильно-черные, просматривающиеся даже на фоне окружающей мглы облачка. Врезавшись в одно из них, я почувствовал резкий пороховой запах ("вот оно, откуда пошло выражение: понюхать пороха!")... И тут же рядом рванула новая порция сверкающих шаров... Понятно: попал под огонь своей зенитной артиллерии! Не знаю уж, как это получилось - то ли я просто сам залез в заградительный огонь, то ли кто-то из артиллеристов, не более опытный в ратном деле, чем я, принял МиГ-3 за самолет противника. Но ощущение было - помню это до сих пор - чрезвычайно противное!.. Недолго думая, я сунул ручку управления в одну сторону, ножную педаль - в другую, и энергичным скольжением вывалился из зоны артогня.

Горячий пот заливал мне глаза под летными очками.

Как довольно скоро выяснилось, я был далеко не единственным летчиком, попавшим в подобный переплет. Во всяком случае, командование нашего корпуса вынуждено было поставить перед командованием Московской зоны ПВО вопрос о том, что зенитчики, недостаточно твердо зная силуэты советских самолетов, нередко обстреливают их. Причем обстреливают не только "миги", "яки" и "лаги", появившиеся сравнительно недавно, но даже такие, казалось бы, хорошо известные машины, как тот же И-16. Обстреливают - а иногда и сбивают.

Да, не сразу приходит умение воевать!

Не сразу - и, кроме всего прочего, не по всем компонентам, составляющим это умение, одновременно: осмотрительность приходит почти всегда позже, чем боевая активность.

...Но вернемся к событиям ночи первого налета гитлеровской авиации на Москву.

Итак, я выскочил из зоны артиллерийского зенитного огня. Но где же противник? Не вижу его, Второго упустил! Этак я выжгу все горючее, а немца не только не атакую, но и но увижу вблизи! До сих пор помню, как отчаянно я обозлился при одной мысли о подобной перспективе.

И в этот момент я увидел его. Того самого! В скрещении вцепившихся в него нескольких прожекторов он плыл с запада точно мне навстречу. Я немного отвернул в сторону, чтобы, описав полукруг, выйти ему прямо в хвост.

Смутно мелькнули в голове теоретически известные мне соображения о том, что атаковать самолет противника лучше всего сзади-сбоку - под ракурсом "три четверти", - тогда и его поражаемая площадь больше, и меньше шансов нарваться на ответный огонь. Но, стреляя сбоку, надо целиться с упреждением: не во вражеский самолет, а впереди него - в то место, куда он придет за время полета пуль, выпущенных из моих пулеметов. Стрельбы же в воздухе с упреждением - как, впрочем, равно и без упреждения - я до того в жизни не пробовал, ни днем, ни ночью. А посему решительно отмел этот тактически грамотный, но несколько туманный для меня по выполнению вариант.

"Черт с ним! - подумал я. - Буду бить его точно с хвоста. Без никаких там упреждений. По крайней мере, хоть попаду".

Дистанция быстро сокращалась. Из блестящей точки моя цель превратилась в самолет. Ясно видны угловатые обрубки крыльев, моторы, двухкилевое хвостовое оперение... Это - "Дорнье-215". Или, может быть, 217. Не узнать его невозможно. Слава богу, что-что, а боевые самолеты фашистской Германии мы знали хорошо.

* * *

Самолеты фашистской Германии мы знали хорошо.

Примерно за год до начала войны мы получили возможность собственными руками пощупать немецкую авиационную технику.

Произошло это в то время, когда действовал заключенный между нами и гитлеровской Германией в августе 1939 года договор (пакт) о ненападении. Излишне говорить о том, какие сложные чувства вызвал он во всем нашем обществе! При этом, надо сказать, сомнения вызывая даже не сам факт заключения этого договора - его мы встретили, как говорится, без восторга, но "с пониманием". Сколь ни крут был свершившийся тогда поворот нашей внешней политики, но мы-то - особенно работавшие в области оборонной техники - знали (хотя, как выяснилось два года спустя, в далеко не полной мере), что к большой войне еще не готовы. Декларативные заявления вроде фразы Ворошилова, что, мол, "советский народ не только умеет, но любит (?!) воевать", всерьез не воспринимали.

Десятилетия спустя некоторые компетентные историки высказали мнение, что пакту с Германией как средству отсрочки или даже предотвращения войны существовали разумные и реальные альтернативы. Не берусь судить, так это или не так. Но если такая альтернатива и существовала, то мы-то ее не видели скажу снова: не буду изображать себя и своих товарищей умнее, чем мы были на самом деле. Поэтому договор большинство из нас восприняло как горькое лекарство - противно, но нужно.

Однако дальше начались вещи совсем уж непонятные. Через месяц последовал еще один договор - о дружбе и границе. Ну, о границе - ладно. Но о дружбе!.. Тут же Молотов произнес речь, из которой следовало, будто то, что мы называли фашизмом, на самом деле вроде бы и не фашизм - ни в печати, ни в мало-мальски официальных докладах и речах найти это слово стало невозможно. То, в чем мы с комсомольского, даже пионерского возраста привыкли видеть враждебное, злое, опасное, - вдруг оказалось как бы нейтральным. Это не формулировалось прямо словами, но влезало в души с фотографий, на которых Гитлер был снят рядом с Молотовым, из сообщений о советской нефти и советском хлебе, который утекал от нас в фашистскую Германию, даже из введенного тогда же "прусского" строевого шага.

...Вот где-то в середине этого странного, противоречивого 22-месячного периода нашей истории немцы и продали нам по нескольку штук своих основных типов боевых самолетов: истребители "Мессершмитт-109", "Мессершмитт-110" и "Хейнкель-100", бомбардировщики "Юнкерс-88" и "Дорнъе-215", транспортный "Юнкерс-52", тренировочно-пилотажные "Бюккер-Юнгманн" и "Бюккер-Юнгмейстер". Конечно, эта коммерческая операция особых сомнений вызвать у немцев не могла: самолеты перечисленных типов уже несколько лет участвовали в воздушных боях, множество из них было сбито и попало в руки противников Германии - так что говорить о какой-либо секретности этих машин уже давно не приходилось. А бессмысленность игры в секретность там, где секрета больше нет, очевидная любому здравомыслящему человеку, была, разумеется, понятна и фашистам. С другой же стороны, почему бы не похвастать боевой мощью и совершенством своих военных самолетов, победоносно летающих над всей Европой, перед русскими? Пусть, мол, знают, с кем имеют дело! Так что, если вдуматься, операция эта в глазах немцев должна была выглядеть не только и не столько коммерческой, сколько рекламной, что ли.