Мы вас построим - Филип Дик

Пауза.

— Мистер Барроуз? Говорит Мори Рок. — Он скособочился, опираясь локтем на бедро, на лице застыла напряженная гримаса. — Мы получили письмо, сэр, к моей дочери Присцилле Фра- унциммер… это по поводу нашего изобретения — электронного симулякра. Вы помните, совершенно очаровательный мистер Стэн- тон, военный советник мистера Линкольна.

Снова пауза.

— Так вы заинтересованы в нем, сэр?

Пауза, гораздо длиннее, чем предыдущие.

«Нет, Мори, не надо продавать его», — заклинал я в душе своего партнера.

— Да, мистер Барроуз, я все понимаю, сэр, — бубнил Мори. — Но позвольте обратить ваше внимание… Боюсь, что вы недооцениваете…

Разговор тянулся до бесконечности долго. Наконец Мори распрощался с Барроузом и повесил трубку.

— Ничего не вышло?

— Ну… — промямлил он.

— Что он сказал?

— То же, что и в письме: он не рассматривает это как коммерческое предложение и продолжает нас считать организацией патриотического толка. — Мори выглядел растерянным. — Пожалуй, ты прав — ничего не выходит.

— Н-да, плохо.

— Может, оно и к лучшему, — голос его звучал потерянно, однако я видел: Мори не сдался. Когда-нибудь он снова повторит свою попытку.

Никогда еще мы с моим партнером не были дальше друг от друга.

Глава 5

В последовавшие за этим две недели начали сбываться мрачные прогнозы Мори относительно спада в сбыте электроорганов— все наши грузовики возвращались ни с чем. Одновременно с этим хаммерштайновские менеджеры снизили цены — их тональные органы теперь стоили меньше тысячи. Естественно, не считая налогов и расходов на транспортировку. Но все равно мы приуныли…

Между тем, драгоценный симулякр Стэнтон все еще оставался нашей головной болью. Мори пришла в голову идея устроить на улице демонстрационный павильон, где Стэнтон развлекал бы публику игрой на спинет-пианино. Заручившись моим согласием, он связался с подрядчиками, и работы по перепланировке пер вого этажа здания закипели. Тем временем Стэнтон помогал Мори разбирать корреспонденцию и выслушивал его бесконечные инструкции по поводу предстоящей демонстрации спинета. Он с возмущением отверг предложение Мори сбрить бороду и по-прежнему оживлял панораму наших коридоров видом своих седых бакенбардов.

— Позже, — объяснил мне Мори в отсутствие своего протеже, — он будет демонстрировать самое себя. Сейчас я как раз в процессе окончательной доработки проекта.

Он пояснил, что планирует установить специальный модуль в участок мозга, отвечающий за стэнтоновскую монаду. Управление — элементарное, оно снимет в будущем почву для возникающих разногласий, как в случае с бакенбардами.

И все это время Мори занимался подготовкой второго симулякра. Он оккупировал одно из автоматизированных рабочих мест в нашей мастерской по ремонту грузовиков, и процесс сборки шел вовсю. В четверг мне было впервые дозволено ознакомиться с результатами его трудов.

— И кто же это будет на сей раз? — спросил я, с чувством глубокого сожаления озирая кучу соленоидов, прерывателей и проводов, загромоздивших алюминиевую плату.

Банди был весь поглощен процессом тестирования центральной монады: он воткнулся со своим вольтметром в самую середину проводов и сосредоточенно изучал показания прибора.

— Авраам Линкольн, — торжествующе объявил Мори.

— Ты окончательно спятил.

— Отнюдь, — возразил он. — Мне нужно нечто действительно грандиозное, чтобы произвести должное впечатление на Барроуза, когда мы встретимся с ним через месяц.

— О! — Я был сражен. — Ты ничего не говорил мне о своих переговорах.

— А ты думал, я сдался?

— Увы, — вынужден был признать я, — Для этого я слишком хорошо тебя знаю.

— Поверь, у меня чутье, — расцвел мой компаньон.

Назавтра, после нескольких часов мрачных раздумий, я полез в справочник в поисках телефона доктора Хорстовски, куратора Прис по восстановительной терапии. Его офис располагался в одном из самых фешенебельных районов Бойсе. Я позвонил и попросил о скорейшей встрече.

— Могу я узнать, по чьей рекомендации вы звоните? — поинтересовалась ассистентка.

— Мисс Присциллы Фраунциммер, — после колебания назвал я.

— Отлично, мистер Розен. Доктор примет вас завтра в половине второго.

На самом деле мне полагалось быть сейчас в пути, координируя работу наших грузовиков. Составлять карты, давать рекламу в газеты… Но со времени телефонного разговора Мори с Сэмом Барроузом я чувствовал себя как-то странно.

Возможно, это было связано с моим отцом. В тот самый день, когда он посмотрел на Стэнтона и осознал, что перед ним всего лишь хитроумная, смахивающая на человека машина, он явно сдал. Вместо того чтобы ежедневно отправляться на фабрику, он теперь частенько оставался дома, часами глядя в телевизор. Отец сидел, сгорбившись, с озабоченным выражением лица, и его способности явно угасали.

Я пытался поговорить об этом с Мори.

— Бедный старикан, — отреагировал он. — Луис, мне неприятно констатировать данный факт, но Джереми явно сдает.

— Сам вижу.

— Он не сможет дальше тянуть лямку.

— И что, по-твоему, мне делать?

— Ты, как сын, должен уберечь его от перипетий рыночной войны. Потолкуй с матерью, с братом. Подберите ему подходящее хобби. Я не знаю, может, это будет сборка моделей аэропланов времен Первой мировой войны — типа «Спада» или фокке- ровского триплана… Так или иначе, ради своего старого отца ты должен разобраться с этим. Разве не так, дружище?

Я кивнул.

— Это отчасти и твоя вина, — продолжал Мори. — Ты не помогал ему, а ведь когда человек стареет, ему нужна поддержка. Я не деньги имею в виду, черт возьми, ему нужна духовная поддержка.

На следующий день я отправился в Бойсе и в двадцать минут второго припарковался перед изысканным, современным зданием, в котором помещался офис доктора Хорстовски.

Доктор встречал меня в холле. При взгляде на этого человека я сразу подумал о яйце. Доктор Хорстовски весь выглядел яйцеобразным: округлое тело, округлая голова, маленькие круглые очечки — ни одной прямой или ломаной линии. Даже его движения, когда он шел впереди меня в свой кабинет, были плавными и округлыми, словно мячик катился. Голос прекрасно гармонировал с внешним обликом хозяина — мягкий и вкрадчивый. Тем не менее, усевшись напротив доктора, я разглядел нечто, раньше ускользнувшее от моего внимания, — у него был жесткий и грубый нос. Создавалось неприятное впечатление, как будто на это мягкое и гладкое лицо приделали птичий клюв. Сделав это открытие, я внимательнее присмотрелся к своему собеседнику и в его голосе обнаружил те же жесткие, подавляющие нотки.