Записки карманника (сборник) - Заур Зугумов

Хата была забита под завязку. При норме в тридцать заключенных, в ней в тот момент находилось не меньше ста. В камере было тепло и даже жарко. Арестанты занимались кто чем: играли в карты, тусовались и спали. Тюремная игра для большинства из нас была хлебом насущным – единственным занятием, благодаря которому можно было и «время провести, и кое-что приобрести».

Несколько фуфлыжников метались от нар до угла, где стояла параша. Здесь они варили чифирь для тех, кто играл. Остатки «дров» – вафельных полотенец, чистых бязевых портянок или хлопчатобумажных хозяйских кальсон – тряпья, которое было в ходу, потому что от него почти не было гари, бросали тут же в парашу. При этом один из них держал чифирбак, другой занимался непосредственно варкой чифиря, поддерживая огонь факела под кружкой, а третий был наготове, открывая крышку параши в тот момент, когда небольшой кусок материи прогорал и начинал дымить.

Справа от входа на верхних нарах, под одной из двух неярких лампочек, расположились двое шпанюков в окружении братвы. Хоть Мордаку и было тогда далеко за пятьдесят и он успел уже пройти все круги ада, изобретенные легавыми на этой грешной земле, все же хилым и приморенным назвать его было трудно. Это был круглолицый мужчина среднего роста, от природы коренастый и жилистый крепыш, чего нельзя было сказать о другом жулике.

Костя Огарков был больше похож на столичного интеллигента. Приблизительно одного возраста со своим братом по жизни, но все же чуть моложе его, он был высокого роста, с правильными чертами лица и очень худым. Судя по частому, сиплому кашлю, жулик болел туберкулезом, но держался, как и подобает вору, молодцом.

Босота пригласила нас подняться, и после некоторых формальностей, связанных с арестантским этикетом, мы заняли подобающие места в кругу братвы. Некоторых босяков мы с Пронырой знали и раньше. С кем-то из них в тюрьме сидел я, с кем-то чалился у хозяина Проныра. В общем, нам было что вспомнить и о чем поговорить.

В придачу ко всем своим лагерным талантам, Проныра был еще и «игровым», и, как выяснилось позже, в игре «третьями» с ним вообще ловить было нечего. Я тоже не прочь был раскинуть девять карт веером, но в этом мастерстве до моего кореша мне было далековато. Так что, отдохнув с дороги, на следующий же день мы ринулись в бой, благо карт в хате было хоть отбавляй.

Пересыльные камеры можно сравнить с караван-сараем. Круглые сутки по всей пересылке идет килешовка заключенных. Одних привозят, других увозят, кого-то перекидывают из камеры в камеру по режимным соображениям, о ком-то вообще не вспоминают месяцами. Охранники круглосуточно грохочут кормушками, предлагая арестантам по бешеным ценам самые ходовые на Севере товары: водку, спирт, чай, курево… Я не раз становился очевидцем того, как конвоиры исполняли роль обыкновенных халдеев. Они приносили зэкам из столовой обеды, как и положено у белых людей – на подносах, с салфетками и солонками. Нетрудно догадаться, во что обходился этот сервис каторжанам. Но, имея шальные деньги, каждый сходил с ума по-своему.

Через несколько дней после того, как мы прибыли на пересылку, в нашу хату из нового этапа закинули несколько человек. Их никто не знал, но вели они себя прилично, на вопросы отвечали спокойно и с достоинством, без какого-либо фраерского апломба. Да и чалиться-то в этом клоповнике одному из них оставалось всего ничего – меньше месяца, тогда как у Проныры впереди из двенадцати лет, данных ему судом, оставалось еще около четырех. Как тут не вспомнить народную мудрость, которая гласит, что человек предполагает, а Бог располагает? Впрочем, не буду забегать вперед.

Арестанта, которому оставалась всего пара недель до свободы, кличили Трясогузкой. Внешне он был настолько похож на Проныру, что, при определенном умении сухариться, они бы без особого труда сошли друг за друга. Да и по лагерной жизни эти зэки были во многом схожи – объединяла их неуемная страсть к игре. Смею уверить любого, если в хате встречаются два «третьиста» одной масти, нет сомнения в том, что рано или поздно они встретятся за игрой.

Человек, незнакомый с бытом и нравами арестантов в тюремных камерах, равно как и в камерах-пересылках, в первую очередь задался бы вопросом: «Когда же эти игроки спят?» И этот вопрос был бы абсолютно справедлив, поскольку складывалось впечатление, что они не спали вообще. Кто бы ни чифирил в хате, он по неписаному арестантскому закону сливал в кружку играющим «пару напасов». Представляете, сколько они выпивали чифиря за сутки? На еду, если игра была увлеченной, у них уходило совсем немного времени, да и ели-то они лишь раз в день.

Я и сам играл в карты и знаю, что когда игровому встречается равный ему по умению партнер, они будут сражаться до тех пор, пока кто-нибудь не обыграет соперника вчистую. Других исключений, кроме запала, этапа и прочих «форс-мажорных» обстоятельств, о которых в самом начале игры делается масса оговорок, нет и быть не может.

Шла уже вторая неделя с тех пор, как Проныра с Трясогузкой сели друг напротив друга, чтобы «разделить полстоса», но масть пока была благосклонна к ним обоим. Конечно же, долго так продолжаться не могло, ведь на одной масти игра не строится и далеко на ней не уедешь. В любом случае в какой-то момент решающими факторами становятся ловкость рук, терпение, умение вовремя остановиться и быстро сориентироваться в сложившейся ситуации. Это основополагающая аксиома любой азартной игры, а происходит ли она в заключении или на свободе, разницы никакой нет.

Такой момент наступил на десятый день после начала баталии. Проныра овладел ходом игры и уже до самого ее конца не упускал вожжей из своих цепких рук третьиста. Трясогузка проиграл все, что имел: семнадцать рублей (червонец он отстегнул на общак, как только зашел в хату), добротно подшитые черные валенки, яловые сапоги, еще какие-то гнидники. Он расплатился, как положено, и тут же вырубился на нарах, провалившись в глубокий сон.

На этом, казалось бы, и должны были, по идее, разойтись картежники, но не тут-то было! Проспали они с Пронырой около суток и поднялись почти одновременно. Когда проснулись и чифирнули от души, Проныра стал рассказывать о чем-то, а Трясогузка спустился с нар и пошел «бить пролетку» по камере. Так продолжалось до вечера. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что все так просто не кончится и должно еще что-то произойти. Я видел, как горели глаза у Трясогузки, когда он расплачивался с Пронырой. Но в то же время, прикидывал я, ему ведь оставалось до свободы всего лишь несколько дней. Подумаешь, гнидники вкатил да копейку мизерную! Но все же я не сводил глаз с Трясогузки, лишь делая вид, что внимательно слушаю Проныру.

Той шебутной ночью в хате не осталось уже почти никого из тех, кто был в ней, когда мы здесь появились. Ушли этапом и урки. И тут вдруг Трясогузка возьми да и ляпни:

– Слышь, Проныра, а что, может, скатаем на срок? У тебя ведь еще четыре Пасхи впереди, а меня по-любому никто не ждет – сирота я детдомовский. Если даже и проиграю, не обидно будет.

Над кругом, собравшимся у дымящейся кружки с чифирем, повисла гнетущая тишина. Все думали о предложении Трясогузки, но от комментариев воздерживались. Первым, как и положено было, прервал молчание Проныра:

– А в случае запала?

– Да какой там запал? Если голову сам в петлю не сунешь, то и не спалишься. Я уже все обдумал, целый день тусовался. При правильном раскладе мы с тобой оба сможем соскочить.

– Это каким же образом?

– Да обыкновенным!

Тут они, извинившись, уединились и с полчаса оживленно беседовали вполголоса, а затем, видно договорившись, вновь вернулись в круг и сделали «объявку», но так, чтобы слышать их могли только мы. После этого они вновь достали стиры и возобновили игру.

К тому времени я уже и отсидел немало, да и повидал всего предостаточно, но о такой игре не слышал никогда. Можете себе представить, как все следили за этой необычайной дуэлью? Ведь на кону была свобода, где еще такое увидишь!

В течение следующих двух безумных суток всем нам удалось поспать лишь по нескольку часов, да и то по очереди. Откровенно говоря, мне от души было жаль Трясогузку. Чего он только не предпринимал, каких только кренделей не выделывал, чтобы отыграться, но бешеная масть и картежный фарт были явно на стороне Проныры, и к вечеру второго дня игры Трясогузка спекся. Оставалось тогда ему, а вернее, уже Проныре, до свободы ровно сутки. Можете себе представить, с каким нетерпением все мы ждали обеда следующего дня? Именно в это время на кировской пересылке обычно освобождали из-под стражи.

Но всё приходит, проходит и время безудержно, так что утро наступило, как и было назначено ему природой, в положенный срок. Надо ли говорить, что той ночью никто из нас не заснул ни на минуту? Чахоточный глухарь-четверташник, который вместе с нами заехал в эту хату, оказался прирожденным гримером. Он пережег кусок резины, затем из известки, соскобленной со стен, приготовил какой-то клейкий раствор, куда добавил еще какие-то ингредиенты, и за ночь так преобразил Проныру, что их с Трясогузкой, пожалуй, не смогли бы различить даже родные матери.