Валькирия - Мария Семёнова

Славомир ответил беспечно:

– У Бренна Марах опять застоялся. Да вон он, на льду… Сейчас здесь будет.

Бренн, лез ва, наконец припомнила я. Голос Славомира помог. А я-то гадала, как на самом деле звали вождя. Ой, щур, спаси меня, щур!..

Я вгляделась, заслоня глаза рукавицей. У берега были сделаны лунки; согнувшись, сидели над ними терпеливые рыболовы – мальчишки, удившие рыбу на ужин. Я увидела всадника, подъехавшего к лункам. Мальчишки тотчас окружили его, наперебой принялись хвалиться уловом, гладить коня. Всадник не гнал их. Я робко понадеялась, вдруг к добру?

Потом он тронул коня и рысью пустил его к берегу. Я напрягла зрение… это в самом деле ехал Мстивой, и спасения не было. Ни спасения, ни отсрочки.

Он заметил нас, ждавших его, шлёпнул ладонью по сытому крупу, и жеребец взнял наверх сяжисто и легко, точно и не сидел на нём человек в меховых сапогах и зимнем плаще. У копыт шерсть коня была почти чёрной, а выше светлела круглыми пятнами, блестевшими, как старое серебро. Разумные добрые глаза оглядели нас и запомнили. Конь налетел, Мстивой соскочил наземь и перекинул поводья через луку седла. Жеребец зафыркал и прыгнул в сторону, как играющий хорь – спинка дугой. Подбежал к Велете, упёрся лбом и начал тереться. Велета наступила лыжей на лыжу и обняла баловника за шею:

– Марах, бедненький! Совсем тебя Бренн загонял…

…Но всё это я замечала каким-то краем сознания, ибо рука уже комкала шапку, и спина сама гнулась перед вождём.

– Здрав будь, воевода… – выговорили мы с Яруном тряскими голосами. Меж тем из ворот друг за другом выглядывали любопытные воины; косища моя разостлалась поверх кузовка, и кто-то раскрыл рот в изумлении:

– Девка!

– Ну вот!.. – захохотал Славомир. – Кому сказывали – придёт?

Тут посыпались шуточки из тех, какими всегда полон рот почти у каждого парня. Сам вождь молчал, не оказывая ни радости, ни гнева, но мне что-то подсказывало – он был бы рад пришибить веселившихся о брёвна забрала. Да, кажется, и меня заодно.

Вот повернулся к Яруну, и воины мгновенно затихли.

– С чем пожаловал, удалец?

– В дружину… в отроки… тебе хочу послужить, – вконец оробев, сипло выдавил мой отчаянный побратим. Он поверить не смел, что мечта была готова исполниться, боялся спугнуть легкокрылую из самой ладони… но я-то видела, как потеплели глаза вождя.

– Дашь ли, – спросил он, – копьё парню носить, Славомир?

Ярун обернулся, с отчаянием и надеждой закусывая губу. И мы услышали:

– Как не дать! Да с топором наконец выучу обращаться!..

Вокруг опять засмеялись, а Ярун даже шагнул к Славомиру в благодарном нетерпении следовать за ним, нося обещанное копьё… Кажется, наступал мой черёд.

2

Шея чесалась оглянуться и загадать в наставники кого подобрее. Но в это время Мстивой тяжело посмотрел на меня и спросил:

– А ты, девка глупая, здесь что потеряла?

Как будто крепким снежком пустили в лицо! Вот и рухнуло, и оказалось вотще. От одного берега я сама оттолкнулась, от другого жестоко отталкивали. В ноги броситься – кашу хоть оставьте варить? Я угрюмо ответила:

– Я тебя первой не лаяла. И ты меня не бесчести!

– Хорошо сказано, – вполголоса похвалил Славомир. Громко при вожде хвалить не посмел. Мстивой как-то устало посмотрел на него, потом на меня и приговорил, кивнув в сторону изб:

– Переночуешь – и ступай, откуда пришла.

Наверное, я шатнулась. Ярун подпёр сильным плечом:

– Она из рода извергнулась. А я с ней оберегами поменялся, погонишь прочь, гони и меня.

Вождь ответил без всякого выражения:

– И погоню.

Вот сейчас обратится спиной и уйдёт. И что же тогда?

Но отчаяние сгорело в бешеной ярости вроде той, что когда-то впервые меня разбудила. Я сплеча швырнула шапку на снег и выпрямилась, стряхивая кузов.

– Погоди, воевода, – сказала я громко. И переговаривавшиеся кмети почему-то снова умолкли. – Яруну ты летось велел силу пытать. Невелика твоя правда, если мне в этом откажешь!

Мне потом говорили – глаза у меня были дикие и голос звенел. Может быть. Сама я видела только, что красное яблочко всё-таки покатилось мне в руки: воины одобрительно зашумели и вождь вроде поколебался. Не мог же он, в самом деле, совсем ни с кем не считаться.

– Или боишься? – добавила я наудачу, не зная, чем ещё его зацепить.

– Бояться тебя, – усмехнулся варяг. И покосился через плечо на мохнатые от инея брёвна: – Ну, пробуй.

Я была почти готова к тому, чтобы он снова указал на Славомира, но он ничего не добавил, и я поняла: он ждал меня сам. Тогда я не глядя вытащила топор и стала подкрадываться к нему на лыжах, пригибаясь и понемногу отводя руку назад… Воины молча смотрели на нас, уважая таинство поединка.

Я бросила топор шагов с десяти. Бросила снизу вверх, почти без замаха, одним движением кисти – дедушкина наука. Отточенное лезвие вспыхнуло, с тонким звоном пронзая морозный светящийся воздух. Вождь почти не увидел броска, потому что я позаботилась зайти против солнца. Но слишком опытен был этот воин, не по моим зубам. Он успел отшатнуться, поворачиваясь на пятках и вскидывая правую руку. Топор скользнул по его груди и гулко ударил в мёрзлую стену, пригвоздив метнувшийся плащ. Прозрачной пеленой отплыла прочь невесомая снежная пыль…

Кмети выдохнули все разом. Или мне так показалось. Наверное, зима была скучной, забава перепадала нечасто.

– Бери девку, Бренн!.. – первым закричал Славомир. – Не пожалеешь, бери!

Не отвечая, вождь выдернул топор из бревна, бросил его мне под ноги и растянул безнадёжно испорченный плащ, любуясь дырой. И вдруг улыбнулся. Умел, оказывается, улыбаться.

– Девка глупая… – сказал он почти весело. – Вам, девкам, что-нибудь разреши…

– Сам виноват!.. – крикнула я, и голос сорвался. Я нагнулась за топором, но левая лыжа поехала, и я неуклюже, больно села на гладкий утоптанный снег. И тем было исчерпано моё небогатое мужество: я горько расплакалась. Я сжала зубами рукавицу вместе с рукой – не помогло. Умом я понимала, что воеводе стало как будто нечего возражать, что теперь соколиное знамя и впрямь, глядишь, осенит мой тул и пряжку ремня… но унять себя не могла и знай размазывала слёзы, беспомощно ожидая, чтобы жестокий Мстивой отстегал ранящими словами… Он ничего мне не сказал.

– А где она спать будет? – радовались весёлые кмети.

– Если в дружинной избе, чур, рядом со мной!

– И в баню с нами?

– А за кем щит да копьё станет носить? Кто её усыновит?

– Удочерит, бестолковый…

Ни дать ни взять прилюдно стаскивали одежду. И сил не было постоять за себя во второй раз. Ярун сопел рядом, хотел ответить обидчикам и не решался.

– А ну-ка, где эта девонька?.. – послышался вдруг густой голос. На мой затылок легла большая рука. – Вы-то через одного мне пасынки, а внучки ещё не бывало… – И уже мне: – Пойдём, дитятко. Хватит слушать их, болтунов.

Я вскинула голову. Надо мной стоял могучий старик в длинной шубе и шапке. Когда смотришь на человека, особенно незнакомого, всегда первым делом ищешь глаза. Так вот, вместо глаз у него были две глубокие ямы. Кмети, однако, слушали старика с уважением. Даже вождь.

Славомир легонько толкнул меня коленом в плечо:

– Земно кланяйся, девка. Хаген плохому не выучит.

Мне некогда было раздумывать об именах, что они все тут носили. Бренн, Велета, теперь ещё Хаген. Я взяла руку деда, прижалась щекой… Ярун отряхнул и нахлобучил на меня шапку.

– А жить со мной можно, – вдруг сказала Велета, о которой, честно сказать, я почти позабыла. И добавила, кивнув на Мстивоя: – Брат разрешил.

Брат!.. У меня опять запрыгали губы: да поняла ли, беспечная, что я кидала топор совсем не ради игры?.. Отколь же было мне знать – Велета посечённый братнин щит под голову клала, кукол прятала в его старом туле… И ведала куда получше меня, легко ли было обидеть его один на один.

Тогда я не узрела толком ни крепости, ни деревни: с испуга да от волнения много ли разглядишь! Но поведать надобно ныне, а то будет некогда, да и не всякий поймёт потом, про что говорю.

За воротами обнаружился широкий, утоптанный двор и немалый дом, словно спряженный из многих срубов поменьше, и каждый малый сруб далеко превосходил не то что нашу избу – даже и дядькину. Таких домов не я одна, никто у нас не видал.

Была здесь долгая храмина с рядом светлых окон, разделённых затейливыми резными столбами, – честная гридница. Там они сходились на пир, на беседу и на совет: седые бояре, отчаянные кмети, иначе рекомые гриднями, юные отроки и сам воевода. Плечом к плечу с гридницей высился тёплый сруб под толстой заснеженной крышей – дружинная изба. Здесь они жили, и ворчливые старцы скорбели о временах, когда сквозь такие дома проходила вся молодость племени, а не та малая часть, что решалась совсем подарить себя воинской службе. Былые мужские дома ставились в потаённой крепи лесов; Нета-дун далеко глядел в море и был бесстрашен и знаменит…