Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова

– Они и вправду решили, что это… ты? – спросил наконец Сергей, глядя в свою тарелку.

– Я не знаю, – злобно ответила Кира, – но у меня спрашивали, где была, не выходила ли и почему не слышала выстрела.

– А почему ты не слышала?

– Потому что у нас на шестом этаже ремонт, пап, – вмешался Тим.

– Тим, не разговаривай с набитым ртом.

– Ну и что? При чем тут ремонт?

– Да они стены разбирают, там с утра до ночи грохот! Скажи, мам! Хоть из пулемета стреляй!

– Точно, – сказала удивленная Кира, как это она забыла про ремонт и грохот, который надоел им ужасно! – Там действительно грохочут.

– У Басовых? – не поверил Сергей.

– Басовых там давно нет, – уточнила Кира, – они квартиру продали еще прошлым летом. Там теперь какие-то новые. Я видела только ее. Зовут Марина. Очень приятная.

– Приятная, а грохочут, – буркнул Тим.

– Ремонт есть ремонт, – философски заметил Сергей.

– Мяса нет больше? – спросила Кира небрежно.

– Конечно, есть, – ответил бывший, не глядя на нее, встал и положил ей еще кусок и опять полил соком из половинки лимона.

Черт побери. Он все про нее знал. Даже про этот лимон, которым нужно непременно полить мясо. И вина добавил в бокал. Это было не ее вино, выходит, он привез.

Какой заботливый, понимающий мужчина, ее бывший муж! Образец и пример для подражания.

– Значит, тот, кто стрелял, знал, что у Басовых, то есть не у Басовых, а у новых, ремонт? – рассуждал Сергей задумчиво.

– Почему?

– Потому, – ответил он с досадой, – потому что стрелял в подъезде и не боялся, что из всех дверей выскочат люди, а с первого этажа прибежит Марья Семеновна. Правильно? Никто не слышал выстрела, потому что и так грохочет с утра до ночи. Все уж привыкли. И убийца должен был про это знать. Кстати, лифт не работает. Давно?

– Как не работает? – спросила Кира удивленно. – Когда я приехала, он работал. Я на лифте поднималась.

– Сейчас не работает, – заявил Сергей, – я шел пешком. А… милиция у тебя спрашивала про лифт?

– Нет, – ответила Кира, подумав, – нет, не спрашивала. А что? Ты думаешь, это имеет значение?

– Не знаю.

– Пап, что нам теперь делать-то? Если маму… если они думают, что это мама…

– Тим, – сказал Сергей очень твердо, – мы ничего толком не знаем. То, что они задавали маме вопросы, ничего не означает. То есть не означает ничего плохого. Они должны были задавать вопросы, потому что Костик приехал именно к маме, а не к Марье Семеновне. Правильно?

– Я не знаю, – возразил Тим, – но я все слышал, и это какие-то… неправильные вопросы.

– Что значит неправильные?

– Это значит, что они считают, что это мама его… того…

– Тим, не выдумывай, – прикрикнула Кира не слишком уверенно, – тебе просто давно пора спать, и ты перенервничал.

– Ничего я не перенервничал, – буркнул сын.

– И вообще ты не должен подслушивать!

– Как же не должен, когда он к тебе привязался, а ты даже папе не хотела звонить!

– Тим, – тоже очень твердо сказала Кира, не глядя на Сергея, – папа тут совсем ни при чем. Это… не его проблемы. А ты его втягиваешь…

Сергей поднялся со своей табуретки. Кира быстро взглянула – у него было расстроенное, бледное от усталости лицо с пролезшей темной щетиной.

– Тим ни во что меня не втягивает. – Он с грохотом распахнул дверь посудомоечной машины. – Все правильно. Он испугался и позвонил мне. Не нужно его ругать за это, Кира. Он не виноват в том, что ты не… можешь меня видеть.

– Я могу тебя видеть, но я не желаю, чтобы он…

– Мы все это потом обсудим. Тим, давай. Надо хоть немного поспать.

– Я не хочу спать.

– Хочешь.

– Нет.

– Я дам ему успокоительное, – вмешалась Кира, – конечно, он не уснет после таких событий!

– Ему не нужно никакое успокоительное, – заявил Сергей упрямо, – ему не сто лет, и он не бабка-сердечница. Он сейчас ляжет и уснет.

– Сергей, он два часа торчал на лестнице и смотрел на труп!.. Ему нужно принять «Новопассит».

– Прими сама свой «Новопассит», а ему нужно принять душ, и больше ничего. Тим, сколько раз нужно повторять?!

– Я уже иду, – пробормотал сын испуганно, – вы только не ссорьтесь!..

Кира и Сергей посмотрели друг на друга и разом отвернулись. Он – к посудомоечной машине, она – к своей тарелке с остывающим мясом.

В последний год перед разводом они только и делали, что ссорились. Ссорились из-за грязных ботинок, в которых он поперся на чистый ковер, из-за денег, которых вечно не хватало, из-за майки, брошенной мимо корзины для белья, из-за того, что лучше на завтрак, чай или кофе, из-за футбола, который показывали по «НТВ-Спорт», из-за работы – Сергей считал, что пописывать статейки на отвлеченные темы и работой-то назвать нельзя, а она уставала, злилась, все пыталась ему что-то доказать, а он не слушал, отмахивался и тоже злился, злился…

Бедный Тим. Он был не так уж мал, чтобы всего этого не замечать. Он боялся, отсиживался в своей комнате или бегал от мамы к папе с расстроенным и испуганным лицом и пытался их мирить, и еще он пытался предотвратить очередную катастрофу, и иногда ему это удавалось, и тогда он весь день вел себя как образцовый ребенок из рекламного ролика – только бы не нарушить, только бы не разбить хрупкий мир, только бы не спровоцировать новую катастрофу.

А потом они развелись. Кира была уверена, что, как только они разведутся, жизнь станет в сто раз проще и легче.

Жизнь стала в сто раз проще.

Легче не стало нисколько. Стало только тяжелее и очень обидно.

Она ведь его любила. Столько лет.

Она даже была уверена, что будет любить его всегда – вот как! Он сложный человек, но Кира никогда не признавала простых! Всегда, с двадцати пяти лет, он был очень занят – сначала своей наукой, потом карьерой, когда стало ясно, что с наукой покончено навсегда и призрак ее не восстанет из гроба даже просто затем, чтобы прошвырнуться по Европе. Он нашел себе дело, максимально приближенное к тому, которое знал и любил, и преуспел в нем, и продвинулся, и стал хорошо зарабатывать, и научился носить дорогие костюмы и льняные рубашки, и пить кофе, который не любил, и вести светские разговоры, и Кира гордилась им и любила его.

Когда он защищал докторскую, какой-то старик, повернувшись к Кире, сказал прочувствованно, что «Сергей Константинович непременно, непременно станет нобелевским лауреатом, если только сумеет остаться в науке», и Кира слушала его с ужасом и восторгом – из доклада, который делал ее собственный муж, она не поняла ни слова. То есть ни одного. Но он говорил так, как будто ему вдруг открылось какое-то великое божественное знание, и выглядел соответственно – словно осененный этим знанием. Аудитория была залита агрессивным весенним солнцем, в котором танцевали пылинки, никто не шептался, не кашлял, не зевал, не вертелся, не рисовал – все смотрели на него и слушали, слушали, и следили за его рукой, на которой взблескивало обручальное кольцо, самое первое, купленное в магазине для новобрачных после трехчасового стояния в очереди. Рука тоже казалась осененной божественным знанием. Потом долго аплодировали, поздравляли, окружали, протискивались, пожимали руки, хлопали по плечам, а он все выглядывал из окружения, отыскивал Киру, ему нужно было убедиться, что она видит его триумф, что она все оценила, все поняла, удостоверилась, что он умница, гений, черт знает кто!..