Начало пути - Денис Старый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Серафим Пылаев — сын не самого бедного купца, скорее даже богатого. Его отец отправил сыночка получать образование, так как лелеял надежду, что кто-нибудь из рода станет-таки дворянином. Тут могли быть варианты: стать таким богатым, чтобы быть замеченным императором и тот даровал бы дворянство, выслужится в армии и стать офицером, что для Серафима недопустимо уже по морально-психологическим характеристикам. Ну и третий путь — чиновничья служба.
Оказывается, я немало знал о Пылаеве, собирал информацию о нем. Так вот, пусть его отец и является одним из меценатов семинарии, поддерживает в Калуге три храма, что-то там еще с монастырями у него, снабжение, что ли. Но даже несмотря на это, его сынок учится уже восемь лет. Вот тут и есть честность заведения: если не успеваешь, то остаешься на второй год. Есть и такие, что учатся и по двенадцать лет. А в первый год и вовсе отсевается половина всех учащихся.
— Я удивлен, Пылаев, что ты добрался до философии, — сказал я с вызовом.
— Вы ошиблись, наставник, я господин Пылаев! — сказал Серафим и вызвал смех в аудитории.
Руки стали подрагивать. Как же, оказывается, я ненавижу этого человека. Я младше его на пять лет, преподаю, но он всегда, или почти всегда срывает мои лекции. Раньше я молчал, не шел на конфликт, механически, словно бесчувственная машина, исполнял свои обязанности, как казалось, с честью и достоинством. Ну не опускаться же мне до уровня глупца? Я, Надеждин, так не считаю.
— Господином ты станешь лишь в том случае, если получишь дворянство, а пока холдей, — спокойным тоном я пошел на обострение.
Хотя, какое обострение, если я в любом случае стою выше.
— Ты… попович! — последнее слово прозвучало, словно оскорбление.
В понимании Серафима так и было, но вот то, что в семинарии восемьдесят процентов поповичей, он не учел, оттого гогота в аудитории не случилось. Напротив, Пылаев получил множество неприятельственных взглядов. Однако, нужно закрепить результат и окончательно поставить на место зарвавшегося ученика. Это же насколько нужно запустить ситуацию, чтобы сын торгаша меня задевал? А, господин Сперанский?
— Ты мне, говоришь, что я попович? В стенах семинарии оскорбляешь служителей церкви нашей православной? Мне, помощнику князя Куракина указываешь место? — козырнуть титулом покровителя было важно, чтобы знали. — Десять палок тебе!
— Не посмеете… — неуверенно сказал Пылаев.
Все молчали. Этот курс был всегда невыносимым, им я всего лишь зачитывал лекцию, не взирая на полное отсутствие дисциплины на занятии. Но стоило только вступить пока что в словестное противоборство и все, сдулись. А палочное наказание… Как префект я имею право назначать «палочное научение», как преподаватель, нет. Если ректор захочет отменить наказание, то, пожалуйста, пусть снимают с должности префекта. По деньгам, префект — это плюс пятьдесят рублей в год. Куракин будет платить четыре сотни, да еще с полным пансионом.
— Занятие закончено. Все свободны, а тебя Пылаев… — не мог я превозмочь себя и почти процитировал «мгновения». — Я попрошу остаться.
— Господин префект, я имею намерение замириться. Осознал, что был неправ, — сказал Пылаев.
Мой кулак вписался в место, где у Серафима была печень. Рослый, даже слишком, а еще и тучный, он осел со скривленным лицом.
— Ты все понял? — прошипел я.
— Да, — болезненным тоном ответил Серафим.
— Уходи! — потребовал я.
Ну что? Получилось избавиться от одной из фобий? Сперанский начинал учиться с этим Пылаевым, от того, вероятно, сын торгаша и был столь дерзок, что знал префекта, как замкнутого, где-то забитого, а, на самом деле, отрешенного от веселого коллектива, человека. Михаил Михайлович никогда не давал отпора, а в семинарии были и пьянки и драки, даже карточные игры. И вот во всем этом Сперанский не участвовал, он читал, учился. А как к таким ботаном относились в будущем? Так же, как и в прошлом [по свидетельствам современников в Главной семинарии того времени были и пьянки и карты и все атрибуты теневой стороны студенческой жизни, ну а Сперанский чурался подобного общества].
Один раз позволишь себя унизить и после очень сложно вернуть уважение. Сперанский позволил, а после считал, что находится выше всех этих дрязг. Подобное он стал бы проявлять и своем будущем. Я так не смогу.
Через два часа, когда я давал урок математики, вновь высвобождая часть сознания семинариста, прибыл сам митрополит Гавриил. Хотя, что ему прибывать, если «офис» митрополита располагался буквально в десяти минутах ходьбы. Ладно, по снегу — двенадцать минут.
— Скажи, Михайло, ты от чего сменился так? Это потому, что князь пригласил тебя в секретари? По чину ли ведешь себя? — засыпал вопросами Гавриил.
Пришлось частью пересказать суть конфликта с Серафимом Пылаевым, акцентируя внимание на оскорблениях. Естественно, умолчал про «урок» в печень. Камер слежения нет, свидетелей не было. Мое слово, против слова набившего оскомину Пылаева?
— Владыко, вы имели разговор с князем Алексеем Борисовичем Куракиным? — спросил я, после того, как митрополит пропесочил за то, что вообще допустил перепалку на занятиях.
— Говорил, — сказал митрополит, нескромно рассматривая меня.
Хотя чего ему скромничать? Он — величина. И то, что вообще со мной разговаривает, должно наводить шок и трепет. А я веду себя спокойно, без раболепия. А вот не могу иначе, не получается. Так и прет наружу чувство собственного достоинства. Как там у классиков? Служить бы рад, прислуживаться тошно? [Грибоедов А. С. «Горе от ума»].
Сидим. Молчим. Чего сидим? Чего молчим?
