Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

Режиссер не мог не знать отношения Сталина ко всем этим конструктивизмам и футуризмам, которые он сердито называл архитектурной инфлюэнцей, а Надежда Сергеевна издевалась над ним: Иосиф Виссарионович у нас любит под старину, рюшечки-завитушечки, всякий там ампир, все, что навсегда кануло в Лету, и только нэпманы со своими мещанскими вкусами к себе в дом тащат. Вращающаяся башня в самом начале фильма рассердила главного зрителя, но он все еще хранил в себе весенний радостный настрой и даже шепнул Татке, желая и ее вывести из ставшего обычным желчного расположения духа:

— Башня Таткина.

Она снисходительно улыбнулась, оценив попытку сближения. Буквами на весь экран: «Композитор Як. Столляр, звукооператор Е. Нестеров», — и теперь уже почти все догадались, в чем сюрприз. И только после композитора и звукооператора тоже большими буквами: «Режиссер Н. Экк».

Режиссер Н. В. Экк. 1930-е. [ГЦМК]

Как и Эйзенштейн, Экк родился в Риге. И тоже начинал в театре у Мейерхольда. Настоящее имя — Юрий Витальевич Ивакин, но почему-то стал Николаем Владимировичем, а псевдоним Экк — экспериментатор кино. Ишь ты, поди ж ты! Ну все причины послать его куда подальше. Но Сталину он вдруг, вопреки всему, понравился: хорошее, открытое лицо, зачесанные назад волнистые волосы, подвижный и явно без прибамбасов в башке, и вот на тебе — башня Татлина! Теперь уже вся озаренная ярким светом. Ну, посмотрим, что дальше.

Нарочито выделенными в титрах буквами: «звук снят по системе „Тагефон“». Молодой выпускник физмата Московского университета Павел Тагер пять лет назад изобрел оригинальную систему звукового кино, основанную на модуляции светового потока, и назвал ее своим именем, но два года добивался патента, и лишь теперь его детище получило настоящую путевку в жизнь.

Первый интертитр: «1923 год». На экране — лицо в кепке и с дымящейся козьей ножкой в зубах. Следующий интертитр: «Будьте уверены, свой в доску». Очень важно, какие первые звуки войдут в советское кино. Первый звук — заводской гудок, потом свисток милиционера и паровозный гудок. Труд, порядок, движенье. Хороший ход. Интертитр: «Фомка Жиган», Михаил Жаров. Персонаж и актер. Где-то он его уже видел и запомнил… Ах да, года три назад, в «Человеке из ресторана» по повести Ивана Шмелева, хорошего писателя, жаль, сбежавшего в эмиграшку. Фильм снял Яков Протазанов, и главному зрителю тогда очень не понравилась игра хваленого Михаила Чехова. Ах, Моцарт сцены, ах, человек с тысячью лиц! А в протазановской ленте играл официанта Скороходова нарочито слюняво и глупо, безобразно переигрывал. Сталин тогда так и заявил, и вскоре Моцарт сцены не вернулся с гастролей по Германии, видите ли, устал от революционных перемен в России, туда и дорога! От эмигрантской жизни, поди, не так устанешь, паяц.

А вот Жаров в «Человеке из ресторана» запомнился, там он играл наглого официанта, беззастенчиво обирающего богатых пьяных посетителей, вор, но ведь, собака, экспроприирует у экспроприаторов, и причем так лихо, с веселой мордой. Яркий и перспективный актер.

Письмо А. Коутса И. В. Сталину о производстве звуковых фильмов в СССР. 3 июня 1931

Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф А. Коутса. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 756. Л. 75]

Но какие будут первые слова? Что станет нашим советским «Минуточку, минуточку, вы еще ничего не слышали»?

И строй блатных голосков запел: «Жил-был на Подоле Гоп-со-смыком». Ну уж нет, товарищи, это никак не годится! Главный зритель поерзал на стуле и стал смотреть эпизод, как в углу беспризорники во главе с Мустафой режутся в картишки, а потом воруют чемодан у богато одетой раззявы в хорошем пальто и передают его Жигану. Первые слова, сказанные с совпадением звуков и шевеления губ: «Гражданка, вы уронили рубль». Опять не то. Зря вы, товарищи, хлопаете в ладоши. Нужна какая-то ударная фраза, с которой пойдет советское звуковое чудо.

Лелька по кличке Мазиха в исполнении Марии Гонты перехватила чемодан у Жигана и усвистала с ним в трамвае.

— Папа, это Грета Гарбо? — спросила Сетанка.

— Точно, она, — засмеялась Надежда Сергеевна ехидно, потому что Мария Гонта ну никак не похожа на бешено популярную голливудскую шведку, в которую, по ее твердому убеждению, муж влюбился, когда года три назад они вместе смотрели фильм «Соблазнительница». Грета Ловиса Густафссон, известная под сценическим псевдонимом Грета Гарбо, играла женщину, умело соблазняющую мужчин, и играла так эротично, что главный зритель Страны Советов невольно взволновался. Внутренне себя проклиная, он хотел смотреть на ее влекущие, чарующие движения, а проклятые интертитры назойливо вторгались: пять секунд Елена, десять — длиннющие титры, и так постоянно.

Когда придет звук, никакой наглый интертитр не влезет и не станет мешать любоваться женской красотой!

Впрочем, красавицей Грету Гарбо Сталин и сам не признавал, ему не нравились кокоточные девицы парижского типа, он любил томных кареглазых женщин с тяжелыми длинными волосами, как у его любимой Таточки, его царицы Тамары. И теперь, после кражи чемодана, на экране полетела в небо пышная шевелюра, и хорошая женщина, не такая, как Лелька Мазиха, стала их расчесывать.

— Как у тебя грива, — шепнул главный муж страны своей жене, и главная жена ответила секундной улыбкой.

В светлом счастливом доме мать, отец и сын наряжаются в чистые одежды, и мать говорит: «Отец, а ведь Кольке нашему сегодня пятнадцать лет исполнилось». Сталин посмотрел на сына и пасынка. Пройдет еще пять лет, и они тоже станут пятнадцатилетними, вполне взрослыми. Примерно в таком возрасте он стал увлекаться марксизмом. Хороший роман есть у Жюля Верна — «Пятнадцатилетний капитан», вот бы по нему фильм сделали.

Мать отправилась за покупками, чтобы отметить день рождения сына; возвращаясь домой, возле подъезда пыталась задержать одного из беспризорников, укравшего пару яблок, тот сделал ей подсечку, она упала и ударилась затылком о заледеневшую ступеньку. Сталин ощутил, как вздрогнула бедная жена, смотреть такое ей, которую так измучили головные боли… Он робко взглянул на нее. Она поморщилась, но сдержалась.

Умирающая мать приподнялась на постели, преодолевая боль, она простонала: «Колька, сын!..» Могли бы, вообще-то, всей семьей в магазин сходить, а то, видите ли, папаша с газеткой уселся, а сынуля — к радиоприемнику и в наушники нырнул. Сходили бы втроем, не случилось бы несчастья! Рука матери красиво взлетела в воздух и упала безжизненно. Приехала скорая помощь, врач послушал сердце и безжалостно произнес: «Мы мертвых не возим». Застывшее лицо матери…

И вдруг он отчетливо увидел в этом лице мертвую Таточку, так же скорбно лежащую с неплотно закрытыми глазами и слегка приоткрытым ртом. Коля в своей нарядной расшитой рубашке, текут слезы, плачет стакан, который он хотел поднести матери, а теперь наклонил, и из него льется вода. Иди теперь к своим наушникам! Не верит своим глазам отец, тоже в белоснежной расшитой рубашечке. Иди, читай газетку! И в его лице Сталин увидел свое недоумевающее лицо, а главное, с такими же заметными оспинками и веснушками, как у него.

Трагическая музыка била по мозгам. После смерти матери отец запил, вот он вернулся домой с попойки, горланит пьяную песню, садится за стол: «Ушла, Колька, мать!» Подошел к сыну, спящему в своей кровати с наушниками на ушах, стал его бить, Коля убежал из дома, стал беспризорником. Таким же, как те, что мать убили. Зимней ночью в подвале — облава, детский социальный инспектор Скрябина — актриса Мария Антропова, вот эта чем-то на Грету Гарбо похожа, мелькание фонариков в темноте, потасовка, бей ментов, бей лягавых!

— Прости, Иосиф, я пойду, — жалобно сказала Надежда Сергеевна. — Не могу больше. Голова страшно болит. И тошнота. Боюсь, вырвет.