Страсти по Софии - Клод Фер

Парни загрузили три телеги вынесенным из дома Луиджо добром, впрягли в них трех мулов, оказавшихся кстати на дворе, а не на выпасах, на самый верх первого воза посадили мать, держащую в охапке плетеное лукошко с наседкой и яйцами, взяли по пруту и погнали этот поезд в сторону леса. При следовании мимо меня, они по очереди низко кланялись и благодарили за щедрость и великодушие. Болтать было некогда — до наступления темноты им следовало пересечь лес и оказаться в дальнем селе — в том самом, где жила когда-то моя матушка и где на белый свет появилась я сама. Оказаться ночью в лесу опасно.

Я же знала, что теперь меня и мою тайну, тайну замка Аламанти оберегут и Лесной царь, и лесные духи. Между замком и деревней этим людям, идущим мимо меня и кланяющимся, будет заслон настоящий, никакому рыцарю недоступный, а уж таким тюфякам преодолеть его и подавно не под силу.

Когда люди и повозки скрылись в лесу, я велела первому попавшемуся на глаза крестьянину, оказавшемуся зевакой на этой церемонии прощания, взять пороховую мину, которую я заранее вынесла из замка, поджечь фитиль и забросить эту штуку на вершину стога сена, стоящего сбоку»на дворе дома Луиджо.

Крестьянин побледнел, но подчинился. Крестясь и шепча молитвы, он поднес поданный ему тлеющий трут к фитилю и, широко размахнувшись, швырнул мину кверху. После чего рухнул на землю, распластался там и закрыл голову руками.

Как ни странно, мина упала ровно туда, куда надо. И рванула так, что вся та глиняная видимость стога, что который уж день мозолила мне глаза, разнеслась во все стороны, оставив в глазах темное пятно от вспышки света и гул в ушах от звука взрыва. По-видимому, мина попала в дыру, сквозь которую лазал покойный дурак, убитый мною у оврага в лесу [7], и рванула так, что второго заряда не потребовалось. Кучи глины засыпали даже дыру в земле, которую я боялась увидеть, а больше всего страшилась, что ее увидят другие.

Тогда я велела забросать заранее принесенным хворостом место это и поджечь эту кучу вместе с домом и строениями во дворе Луиджо.

Мы — я и пришедшие сюда жители деревни с ведрами воды на всякий случай — стояли вокруг огня, любовались невысоким, но очень широким костром, веселой пляской язычков пламени и повторяли вслед за присутствующим здесь же падре слова молитвы, очищающей землю от скверны. Когда же огонь совсем потух, и по черным углям стали бегать лишь голубые змейки, я велела выгрузить из телеги, вывезенной из двора замка, два рогожных куля с солью, засыпать ею пепелище.

— С этих пор, — сказала я, — на этом месте не будет расти ни трава, ни кустарник, ни дерево. Место это будет проклято во веки веков! И все болезни, преследовавшие вас, сгинут! А буде кому из вас нарушить запрет и прикоснуться ногой ли, рукой ли этого места, то и сам он, и род его заболеют и в скором времени сойдут на нет, сгинут навеки с земли, без следа.

Смысла особого и красоты слога для подобного заклятия не требовалось. Чем больше пугающих слов, а главное — речитатив, — тем большая действенность страшилки. Лучше всякого колдовства и всякого отворотного зелья. Присутствие же падре при этом кощунстве освящало процесс, делало его в глазах толпы значительным настолько, что внуки и правнуки их будут помнить, как сжигали здесь дом и стог сена какого-то коновала (все коновалы в сознании народном — пособники дьявола), а потом в присутствии падре посыпали его солью. Никто и близко не подойдет тс этому месту. А уж искать тут остатки подземного хода не станут и тем более.

Будь отец жив, он бы порадовался за доченьку, за ее придумку и за красоту исполнения целого обряда, бессмысленного, внешне страшного, а по существу очень веселого.

Ночь я проспала хорошо. Не снилось мне ничего страшного. Только вот под утро проснулась с тоской в груди и жжением в кончиков сосков. Такого рода желания мужчины у меня уже давно не было. И это было приятно. Удовлетворив себя пальчиком, тут же уснула. И проснулась уже так поздно, что выезжать во Флоренцию было уже глупо.

Этот день я посвятила прощанию с замком и его окрестностями. Хотелось и поскорей покинуть этот дом, и не хотелось с ним расставаться. Как удивительно много было связано с этими стенами и с этими полями, перелесками, лесом, со старой канавой вокруг замка, называемой оборонительным рвом, хотя обороняться нам давно было уже не от кого — все в Италии, во Франции и Австрии знали про грозную волшебную силу графов Аламанти, обходили наши ленные владения стороной, а если и заворачивали порой, то лишь для того, чтобы погостить. Французы во времена не очень давние шли на Неаполь через наши земли, поколдобродили, пошалили — и что? Неаполь они победили-таки, а армии французской не стало, вернулись домой считанные единицы. И у всех на устах одно: «Месть Аламанти». Тот же Франциск Первый, их король, рассказывал отец, тоже в плен попал из-за того, что обидел Аламанти. Все эти разговоры о битве при Павии — лепет детский в сравнении с тем, что действительно сделали мои предки, оскорбленные французами. И во всех владетельных домах Европы знали это, рады были, что не рвутся Аламанти к власти над миром, не стремятся воссесть на престолы, хотя право такое имеют. Ибо вышли мы все отсюда, из этих вот крепостных стен, за которыми расположились такие уютные, а порой и очень страшные комнаты и тайные ходы, лаборатория древних ученых и…

Да, в комнату черной магии я так и не попала. Отец щадил меня, лишь рассказывал о ней, да и то мимоходом, как о деле для меня предрешенном, но не спешном. Так, до того случая, когда мне пришлось бежать из дома и надолго покинуть эти стены, и не провел он меня в то место, где я должна была получить заключительные сокровенные знания рода Аламанти, соединить, или, как сказал бы отец, сплавить знания научные, которым мы с ним посвятили три года моей жизни в замке, со знаниями ирреальными и в то же время действующими на человека с не меньшей силой, чем материальные — чародейством. Все эти дивы и эти Зазеркалья — лишь часть магии, существующие вне моей власти. Если бы я потерпела еще год-два, выучилась бы всему, чему был обязан выучить меня отец, познала бы тайны черной магии, то не было бы у меня и того страшного приключения с моим отражением, осталось бы существовать отражение отца [8]…

Впрочем, и отец мой мог остаться жив, если бы я не совершила тот опрометчивый поступок много лет тому назад, из-за которого покинула замок. Но об этом я напишу как-нибудь попозже, когда будет настроение и желание передать бумаге, как и почему в пятнадцать лет от роду оказалась я изгоем, и понесла скорлупку моей жизни волна суеты человеческой по различным землям и странам, как сейчас вышвыривает меня из отчего дома повеление Лесного царя отправиться во Флоренцию.