Женщина в зеленом дождевике - Владимир Фалеев

Когда много ездишь, смотришь в лица, то кажется, что люди тебе уже знакомы, что ты их где-то встречал.

— Узнали? — удивился я. — Как вас зовут?

— Култукова Елена Васильевна, директор школы-восьмилетки, учительница.

— Елена Григорьевна? — переспросил я.

Лицо ее преобразилось:

— Нет, Васильевна! Вы меня не забыли? — Из больших глаз брызнули слезы, она отвернулась. — Вас я сразу узнала. Сижу и прямо кожей ощущаю в зале доброго человека, почти друга.

Мы медленно пошли по тротуару, завернули за угол дома, где за сломанным забором начинался парк с полуоборванными ветром деревьями, с желтыми листьями на аллеях. Присев на мокрую скамью, она заговорила бойко:

— Я нашла в Усть-Баргузине могилу родной мамы. Мама умерла при родах в сорок пятом. Отец Василий Петрович был военным летчиком, он погиб в последние дни войны, его сбили над Берлином.

— А где же Култуковы, Григорий Ефимович и Анна Ивановна?

— Анна Ивановна… мама… она уже умерла. Папа Гриша в Слюдянке, пенсионер. Я так виновата перед ними. И перед педагогами школы тоже. Вы слыхали о шестом чувстве? Все о нем говорят. Но у большинства людей оно давно атрофировалось, а я с помощью его вижу, как тот или иной человек идет в мою сторону за зданиями домов…

— О каких врожденных мыслях вы говорили сейчас в клубе? — заспешил я сменить тему разговора, отвлечь женщину от мрачных дум.

— А-а, — неопределенно поморщилась; лицо ее оставалось грустным. Случайно забрела на эту лекцию. Сама не знаю, зачем я здесь. Приехала в город проводить Васю Лемешева. Помните его? Наш сосед. Такой крепенький был пацанчик. — Она изобразила руками его фигуру. — Теперь летчик, служит в Германии, зовет меня, а мне школу бросать жалко, да и я была замужем, есть ребенок… Мужа моего вы тоже знали мальчишкой, Алексей Аввакумов. Хулиганистый, вечно в отцовской тельняшке щеголял. Я и вышла-то за него замуж из сострадания, очень он меня любил…

— Чего вы с ним не поделили? — попытался я подбодрить ее веселым тоном.

— Он мне жизнь калечит! — возмущенно и нервно сказала она. — Может, вы мне поможете? Он сейчас поселился в нашей деревне. Поедемте ко мне в гости! Я очень вам рада. Аввакумов гоняется за мной. Я от него удрала из Слюдянки, думала скрыться, так он сюда пожаловал. Мне очень хочется самостоятельности, я долго хлопотала, чтобы меня определили в любую школу, только бы директором. И вот опять маюсь с муженьком…

— Ну а про врожденные мысли вы заявили в клубе не шутя? — забросил я удочку.

— Про врожденные? — Она опешила. — Ах да. Чего ж тут шутить? Поедемте в школу! Я вам продемонстрирую моих сорванцов с пятого по восьмой. У каждого врожденные идеи и задатки!

— Так-таки у всякого-каждого? — засмеялся я.

— Смейтесь, смейтесь! — Она как-то по-детски передразнивала меня, наморщив аккуратный носик. — Надо мной районе уже смеялось, да перестало. Я преподаю русский язык и литературу, у меня своя методика, ребята на уроках мало сидят, а в основном гуляют по классу, свободно разговаривают. В конце прошлого года проверяли их грамотность, сравнивали с другими школами. Так что вы думаете? Глаза вытаращили! «Ах, Елена Васильевна! Ах, как вам это удалось?» А я говорю: дети грамотны с пеленок! Поверьте мне, их обучить любому языку — русскому или китайскому — элементарно. Три-четыре месяца — и готово! У всех детей чутье к любому языку, но только к устной речи. А школа вдалбливает им правила письменной речи по старозаветной методе. Вот в чем корень зла. Я поставила целью обучать не грамотности, а языковому творчеству. Это другое дело, труднее. И грамотность приходит сама собой.

— Хочу побывать в вашей школе! — азартно сказал я. — Надеюсь, не мистификация?

— Автобусы по тракту не пускают — вот мистификация! Хоть бы к вечеру пошли.

— Пойдемте-ка в райком партии, — решительно встал я. — Выпросим машину!

Скоро, натужно урча, «газик» пробирался по вязкому тракту, часто сползая в кювет. По обеим сторонам серели мокрые поля. Иногда приходилось вылезать из машины, вооружаться лопатой и вышвыривать липкие комья из-под буксующих колес. Местами полотно дороги было плотнее, машина бежала легче, и я беседовал с Еленой Васильевной.

— После вашей заметки в газете никто в школе больше не настаивал отправлять меня в детскую колонию, — рассказывала она. — Мною заинтересовалась учительница Гущина. Это моя третья мама. Она часто беседовала со мной в классе, приглашала после уроков домой, подружила со своей дочерью и с приемным сыном, который уже работал слесарем в депо. Мама Гущина увидела, что моя мама Анна и папа Григорий растерялись от моих чудачеств. Я ведь, каюсь теперь, их обвиняла, что они умыкнули меня из Усть-Баргузина. Это было для них страшное наказание, они испугались и стали думать, не надула ли их тетка и не жива ли моя родная мама. Я стояла на своем, что я Тараканова. Гущина сделала через милицию запрос, из Усть-Баргузина пришел ответ: «Лидия Игнатьевна Переверзева умерла во время родов». О моем отце сообщалось, что он, Тараканов Василий Петрович, пропал без вести, Тогда Гущина стала чаще бывать в нашем доме, беседовать с мамой Анной и с папой Гришей. А потом предложила взять меня на время в свою семью.

Мне поставили кровать рядом с кроватью ее дочери. Гущины, отец и мать, очень были добры. Меня одевали и кормили наравне с родной дочерью, я вместе с сестрой мыла пол, носила в дом дрова, воду, топила баню, стирала белье. Изредка наведывалась к Култуковым. Однажды летом, после девятого класса, я почувствовала, что в доме Култуковых какое-то несчастье. Сама не понимаю, отчего у меня возникло беспокойство. Прямо с берега Байкала, где мы были с девочками, я побежала в дом Култуковых и застала маму Анну в беспамятстве. Папы Гриши не было, я вызвала доктора. С того дня я вернулась в дом Култуковых.

— Почему же вам пришло в голову, что вы Тараканова?

Елена Васильевна улыбнулась и вздохнула.

— Мне задавали такие же вопросы разные специалисты. Это было озарение! Да, я вспомнила не только фамилию отца, но также имя-отчество матери, я открыла сама для себя гибель отца, указала место его гибели — над Берлином. Мне говорят, что это невероятно. Но у меня было множество необычайных проявлений памяти. Когда мы с Васей и Лешей убежали из дому и прятались в пещере, то в моем сознании всплывали названия трав, во мне пробудилась способность к языкам…

Уже будучи учительницей, я обратила внимание: чем хуже мальчик учится, тем он легче сочиняет остроумные скабрезные частушки. Ни отец, ни мать, ни педагоги такому не натаскивают. Собственный интерес открывает способности.