Искры под пеплом - Андрей Дугинец

При виде вооруженных людей, у которых на пилотках горели красные звездочки, ребятишки повытянули жилистые тонкие, словно утиные, шейки. А девушка встала и молча, чуть приметно кивнула. Видимо, она еще не знала, как себя вести при этих невесть откуда нагрянувших людях.

— Я командир партизанского отряда. Здравствуйте, — приложив руку к козырьку, почтительно поздоровался Михаил. — У вас, наверное, трудно с продовольствием? — краснея от сознания того, что говорит слишком сухо, официально спросил Михаил. — Разрешите передать вам кое-что из наших запасов. — Он взял из рук Саши каравай и несмело протянул девушке, словно боялся, что она откажется.

Комиссар смотрел, и не узнавал своего командира, и не понимал, почему он вдруг так робеет. Сразу куда девалась его уверенность и командирская сталь в голосе. И догадался: «Перед красотой оробел Михаил».

На приветствие командира девушка тихо и стеснительно ответила:

— Эля. Элеонора Семеновна. Воспитательница Сосновского детдома. А теперь вот, — она показала руками на ребятишек, которые облепили ее.

Видно было, что дети беспрекословно ее слушались, потому что, когда она, взяв из рук командира огромный каравай, кивнула им, ребятишки тут же сели в кружок к старому, закопченному ведру, до половины заполненному зеленоватой жижей. И только глазенки их голодно, неотрывно смотрели на хлеб, да в прозрачных зобиках подрагивало нетерпение.

— Мы только что уху сварили. Но хлеба они не видят второй месяц. Надо осторожно. — С этими словами Эля попыталась разломить каравай.

Михаил понял, что это ей не удастся, через колено разломил каравай пополам и спросил, как дальше ломать.

— Одну часть еще пополам, — попросила Эля. — Все это отложим на потом, а четвертинку мелко покрошим в уху.

Теперь дети утопили свои загоревшиеся глаза в ведре, куда сыпались крупные и мелкие крошки хлеба. Каждый, видимо, замечал, куда падала крошка покрупней, чтобы потом ее выловить.

Дмитрия Артемьевича удивило безмолвие, с каким эти дети ожидали обеда. Знать, настрадались досыта и запуганы до немоты.

Мария Степановна достала небольшой пакетик из своей аптечки и каждому малышу положила в рот по таблетке.

— Сосите пока. Это витамин.

Дети и ей повиновались молча, словно на самом деле были безмолвными.

— Дети, сегодня вы можете говорить вслух, — тихо сказала Элеонора Семеновна. И, повернувшись к партизанам, она пояснила, что со времени бегства из гетто все они говорили только шепотом и жестами, чтобы не услышал их случайный прохожий.

У этих ребят не было сейчас никаких детских желаний, кроме желания есть, и они не воспользовались разрешением своей воспитательницы говорить вслух, а молча и жадно смотрели на раскисающее и опускающееся на дно, словно куда-то исчезающее, хлебное крошево.

Наконец Эля сняла висевший на стропиле шалаша туесок меньше поварешки и подала одному из мальчишек.

— Адамчик, ты будешь следить за порядком, — повелительно сказала она. — Каждый раз взбалтывай. Набирай полную чашечку, все по одной выпьют. Потом по второму кругу.

— А вы? — встрепенулся Адамчик. — Сначала вы съешьте.

— Я потом, ребятки. Вы мне оставите, — засуетилась, видимо стесняясь, Эля. — Только не глотать целиком, хорошенько разжевывайте.

Адамчик, голодно, с раскрытым ртом глядя на первую чашечку загустевшей еды, отдал ее мальчику справа. Когда тот сразу все опрокинул себе в рот и начал жевать, Адамчик подал чашку второму. И так его очередь оказалась последней.

— Это пытка, а не кормежка! — нервно процедил Михаил. — Надо было нам свои ложки собрать, чтобы сразу все ели.

— Ни в коем случае! — возразила Эля. — Они сразу нахватаются, как волчата.

— И заворот кишок! — поддержала ее Мария Степановна. — Вы молодец, Эля. Откуда у вас такая смекалка? Ведь совсем молодая. Вам и двадцати еще нету?

— Восемнадцать исполнилось в день, когда началась война, будь он проклят, тот день! — ответила девушка. — Идемте вон туда на пенек. Тут теперь будет полный порядок. Адамчик у меня за помощника. — И когда отошли, добавила доверительно: — Боюсь одного: мне оставят не меньше половины ведра. Знали бы вы, что это за дети стали! Десятилетние старички, и только. Мудрые, рассудительные и бесконечно добрые.

Когда уселись на березе, Элеонора Семеновна рассказала все о себе и своих воспитанниках.

Детдом, в котором она только начала в этом году трудовую деятельность, эвакуировать не успели. И детей пришлось раздать людям. С началом войны простые люди охотно теснились, делились с беженцами и голодающими последним куском, поэтому сирот из детдома развели в полдня, — сами разобрали, как только узнали, что детям некуда деваться.

Элеонора Семеновна тоже ушла на хутор в небогатую семью, где нужны были рабочие руки. Дочь потомственного музыканта, выросшая в Бресте, она впряглась в тяжкий крестьянский труд, стараясь заглушить в себе и тоску по родным, о судьбе которых ничего не знала, и злобу на разнузданных захватчиков, и горечь обиды за свои растоптанные, развеянные девичьи грезы и надежды.

Но вдруг организовавшаяся в селе полиция начала сгонять евреев в гетто. Сначала собрали семьи, притаившиеся в отдельных домах и на хуторах. А потом начали охотиться по лесу. С собаками, как на лесную дичь, выезжали верховые полицейские в окрестные леса и ловили евреев, пытавшихся спасти хотя бы детей. Особенно свирепствовал комендант полиции Гарабец. Кто он такой, кем был раньше, Эля не знала. Слышала только, что Гарабец люто ненавидит евреев. Хозяйка ее рассказала, что этот ирод самолично хватал за ножки малюток Абрама Штокмана, сельского портного, и бросал в пустой колодец.

Воспитательница стала опасаться за судьбу размещенных по селу воспитанников. Среди них было много евреев. Что, если дознается Гарабец? И страхи ее оказались не напрасными. Однажды хозяйка сказала, что в селе нашли двух мальчишек из детдома, оба дети евреев. И теперь идет сплошная облава. А наутро полиция приволокла в гетто больше десятка мальчишек и девчонок.

Наивной была Элеонора Семеновна. Она смело пошла в комендатуру, несмотря на слезный протест хозяйки, пошла к самому Гарабцу, вполне уверенная, что к голосу воспитательницы не могут не прислушаться.

А комендант, выслушав ее смелую речь, первым делом подошел к ней и наклеил на грудь и на спину огромные лоскуты с шестиконечными желтыми звездами на черном фоне.

— А теперь послушайте, что я вам скажу, юдовская воспитательница! — И рявкнул: — В гетто! В гетто!

— Но я по матери полька! — заявила воспитательница.

— Покровители евреев страшнее самих евреев! — ответил комендант.

Вбежал полицай и уволок ее. По дороге полицай обещал ей свободу за красоту и ласку. Но она молча, с гордо поднятой головой ушла в гетто…

Что значит гетто, Эля еще не знала. Полицай привел ее во двор бывшей МТС. Двор, обнесенный густой сетью колючей проволоки, был заполнен сельскохозяйственными машинами. Их, видимо, все выкатили из мастерских и гаражей, а на их место вселили евреев. У ворот полицай, злой за то, что она не приняла его предложения, ударил девушку прикладом. И ее уже на руках унесли сами евреи. Очнулась она ночью, окруженная шепчущимися ребятишками. И тут же узнала одного за другим своих воспитанников. А в следующую ночь ребята увели ее куда-то прочь из мастерской, за стенку, и там, лежа на земле, показали вырытый под оградой из колючей проволоки подкоп. Вылезли они в этот подкоп. А неугомонный Адамчик еще вернулся и другим показал свою тайну. Только неизвестно, воспользовался этим лазом еще кто-то или нет. Потому что, когда Адамчик догнал беглецов, в гетто послышались свистки полицаев и стрельба.

По дороге четверо детей, которые были сильно побиты полицией при облаве, умерли. У них хватило силы только вырваться на волю и свободно вздохнуть. Как раз главный зачинщик подкопа Еська и умер первым. Ему Гарабец прикладом отбил внутренности. Еська словно чувствовал свою скорую гибель, всех торопил с побегом. Другим помог, а сам лишь сутки пожил на воле. И то все время только плакал о том, что наконец-то перед самой войной разыскали его папу и что папа уже, может быть, ехал к нему, потому что в письме обещал вот-вот приехать.

Ребята похоронили Еську и написали на могильном камне:

Наш Данко. 12 лет.

— Про Данко я им рассказала уже после смерти Еськи, — закончила свой рассказ Элеонора Семеновна.

Партизаны долго молчали.

Наконец Михаил решительно встал и спросил, сколько в селе полицаев и может ли она начертить план села.

— Полицаев было девять! — ответила Эля. — А план я вам сейчас начерчу.

— И пометьте, где комендатура, а где жилой дом этого Гарабца, — добавил Михаил.

— Э-э, дома вы его не застанете! — махнула рукой Эля. — После того как в соседнем районе обезоружили полицию, полицаи только днем, и то на часок, забегают домой, а на ночь, как куры на нашест, собираются в комендатуру. Обгородились колючей проволокой. И кажется, кирпичный забор начинали строить.