Живое предание XX века. О святых и подвижниках нашего времени - Александра Никифорова

Наша мама, Екатерина Александровна Ефимова-Нерсесова, с детства имела особый дар общения. Еще маленькой девочкой она была предводительницей целого выводка детей – своих сестер и подруг, руководила играми, утешала, наставляла. Так было и потом, всю ее жизнь. Кто-то приходил к ней посоветоваться, рассказать о своих бедах и обидах, и мама мирила и разбирала недоразумения между близкими людьми, жалела их. Ее жизнь была нелегкой: на смену светлому благополучному детству пришли лишения революционных лет, трагедии репрессий, война. Мама поступила на физико-математический факультет МГУ – одна из двух женщин на 120 мужчин, но была вынуждена уйти со второго курса, когда узнали о том, что она ходит в храм, и заканчивать обучение экстерном. Потом у нее появилась большая семья, шестеро детей (одна дочка прожила лишь три года). Мама брала на себя и заботу о соседях, родственниках, живших у нас на даче в разные годы в зимний период семьях имевших трудности с жильем, – Апушкиных[61], Амбарцумовых[62], Калед[63]. Свой подвиг общения мама несла с любовью, пониманием непохожести людей друг на друга и сочувствием к ним.

Бабушка: 254 чуда жизни

Мамина семья, как и папина, тоже была очень интересная. Ее центром была наша бабушка, Евгения Александровна Нерсесова, в девичестве Бари. Она принадлежала к большой и благополучной семье: 9 человек детей, замечательный отец, Александр Вениаминович Бари[64], которого все обожали, яркий, солнце для всех, кто его знал, бесконечно помогавший многим вокруг. Он был талантливым инженером, строил мосты по всей стране, стеклянные крыши над Киевским вокзалом и Пушкинским музеем в Москве, нефтяные баржи, с ним работал гениальный инженер Шухов[65]. На своей фабрике он открыл бесплатную столовую, организовал школу для рабочих. Для бабушки было утешением, когда она встречала людей, помнивших его добро много лет спустя.

При этом семья изначально была лютеранская и практически неверующая. Однажды бабушка в шкафу нашла Евангелие и стала его читать. Это событие она считала чудом, и Евангелие стало ее сокровищем. Следующим чудом (а чудес у нее произошло много, в одной ее тетрадке есть заголовок «254 чуда моей жизни») было знакомство с дедушкой на балу, на даче в Перловке. Она, 15-летняя красивая и веселая девушка, танцевала с 19-летним студентом, потом они отошли в сторонку, и он сделал ей внушение по поводу ее кокетства. Бабушка стала объяснять, что «балы и кокетство» – только часть ее жизни, как в сказке у царевны-лягушки: днем она такая, а дома – другая, дома – ее сокровище, Евангелие. Тогда дедушка, Александр Нерсесович Нерсесов[66], решил, что эта девушка станет единственной дамой его сердца. Год или два он приходил на бал в гимназию, где мог ее встречать. Потом сумел войти к ним в дом, и десять лет добивался бабушкиной руки. Бабушка вспоминала: «Я плакала на свадьбе, пугая всех кругом, боялась: как я буду с ним жить? Он мне казался таким мрачным!» А дедушка оказался необыкновенно чутким, мягким, глубоким и внимательным человеком.

Дедушка происходил из той молодежи, которая из-за формализма и схоластики в Церкви (что особенно ощущалось в сухом преподавании Закона Божия) искала смысла жизни в толстовстве, немецком идеализме и левых учениях. Он пришел к вере через большие испытания, и они научили его молитве и миру душевному, который передавался окружающим. Наша мама рассказывала такой случай: война, зима, бомбежки. Ей снится, что между нашим домом и Меншиковой башней – пожар, огонь движется в сторону нашего дома. Мама в панике мечется, нужно одевать детей, собирать вещи. Вдруг огонь словно упирается в стеклянную стену и останавливается. Мама поражена, она слышит голос: «Разве ты не знаешь, что если кто-то в доме крепко молится, Бог хранит дом?» И сразу же понимает: «Это отец». Утром оказалось, что во двор Меншиковой башни упала большая бомба и не взорвалась, – как мама считала, по молитвам Александра Нерсесовича. Бабушку привела в Православие Екатерина Сергеевна Сильвачева, ее друг, высоко духовный человек. Чин присоединение к Православию совершил отец Владимир Воробьев[67].

Бабушкиной основой всегда была жизнь духа. Она совершала подвиги, привечала несчастных старушек, помогала им словом, когда могла – делом. Когда арестовали отца Сергия Дурылина[68], были организованы сборы для него, и наша бабушка пробралась через охрану на запасные пути к вагону, передала узелок. Бабушка всегда откликалась на беду, независимо от обстоятельств и встававших на пути преград.

Слева: Александр Нерсесович Нерсесов с внуками Михаилом Базилевским и Андреем Ефимовым

Внизу: Евгения Александровна Нерсесова с внуками

Она рассказывала, что однажды ей приснился отец и сказал так: «Знаешь, здесь каждое доброе дело и доброе слово сияет вечно. Понимаешь? Вечно!» Нас, детей, подобные рассказы погружали в связь с загробным миром. Причем при моем оптимистическом характере в этом не было ничего страшного, трагического. Мама рано стала брать меня на отпевания близких верующих людей в церковь (из-за моей непоседливости со мной никто не соглашался оставаться), и заупокойные молитвы стали для меня привычными и светлыми. А проводы человека, пускай и неверующего, но хорошего, – светлым событием, торжеством подведения итогов большой и яркой жизни.

В начале 20-х годов бабушка попала на Маросейку и еще застала отца Алексия Мечева. Ее сестра, Лидия Александровна, необыкновенно бурный человек, всегда находилась в гуще маросейской жизни, а наша семья – с краешку. Бабушка не могла, перейдя в Православие, полностью отвернуться от своего лютеранского прошлого (ведь лютеранином был ее любимый покойный отец!), как того требовал отец Сергий Мечев. Поэтому когда в 1927–1928 и последующие годы маросейская община ушла в катакомбы, в «непоминающие»[69], наша семья не примкнула к общине и не ушла в подпольную церковь. Тем более папа считал, что по своему характеру он не сможет быть в подполье. А мама говорила, что она трусиха, в случае ареста всех выдаст. И Господь ее хранил от непосильного испытания. Однажды она пришла к знакомой взять духовные книги в обмен на прочитанные. Они сели пить чай. И тут нагрянули с обыском, который продолжался три часа, хозяйку забрали, а маму отпустили, так как духовные книги остались лежать на столе.

Маросейская община была разбита на группы, и эти группы окормлялись священниками из числа прихожан – отцом Романом Ольдекопом, отцом Константином Апушкиным, отцом Сергием Никитиным и другими. Некоторых из них я помню с детства, они бывали на нашей даче.

Андрей Борисович Ефимов: Владыка Стефан, в миру Сергей Алексеевич Никитин[70], был близок нашей семье еще с 20-х годов, по маросейскому храму. В то время уже начали сажать в тюрьму и отправлять в лагеря священников. Когда в ссылку отправили отца Сергия Дурылина, Сергей Алексеевич Никитин вместе с нашей бабушкой, Евгенией Александровной Нерсесовой, на протяжении всех 9 лет ссылки собирали ему посылки. Каждый месяц нужно было отправить отцу Сергию хотя бы одну посылку, иначе ему не выжить. Господь помогал, но и с их стороны это было подвигом, все «через силу», а у бабушки отчасти за счет родных. Я помню, как-то мама пришла к владыке Стефану жаловаться на бабушку и говорила, что из-за нее они всю жизнь прожили, как на проходном дворе (какие-то люди, чьи-то проблемы, непрерывно надо куда-то бежать, кого-то спасть, вести к священнику или в больницу), ну что это такое! Владыка Стефан молча слушал, и вдруг его лицо радостно просияло! Мама все поняла и затихла.

В 30-е годы Сергея Алексеевича Никитина рукоположили и он стал общаться с нашей семьей уже как тайный священник. Помню, он, одетый в светский костюм, приезжал из Струнино навестить бабушку, с которой всегда поддерживал связь, писал ей письма на Рождество, Пасху, по другим праздникам и поводам. В 50-е годы Сергей Алексеевич вышел на открытое служение в Средней Азии, а в 1959 году был пострижен в монашество с именем Стефан в честь преподобного Стефана Махрищского (ближайшего друга и сотаинника преподобного Сергия, самого любимого святого владыки), переведен в Днепропетровск, но прослужил там совсем недолго – летом 1959 года, в разгар хрущевских гонений, варварски закрыли женский монастырь, где служил отец Стефан. Из Днепропетровска он вернулся в Москву под впечатлением от страшного разгрома, в котором принимали участие и священники. 200 монахинь монастыря были окружены войсками, солдаты погрузили их вещи и отвезли кого домой, а кого просто высадили в степи.

И вот в Москве уже началось мое более глубокое общение с отцом Стефаном. Я учился на механико-математическом факультете МГУ и пытался начинать духовную жизнь. Время было непростое, духовного отца у меня, по существу, не было. И Господь даровал мне отца Стефана. Я знал, что это человек святой, и его молитва очень сильная (в этом я доверял бабушке), что за веру и за Церковь он прошел через лагеря.