Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге - Роман Кожухаров

XLV

Демьян, повернувшись на бок, вынул одну такую же из кармана шинели. Поначалу он надумал рассовать в карманы бутылки с зажигательной смесью, но после того, как видел объятого пламенем штрафника, решил оставить бутылки в мешке. В «сидоре» от вражеских пуль спина защищает, а в кармане – только шинельная подкладка.

– Бросок и – в атаку!.. Бросок и – в атаку!.. – выплеснулись в треск выстрелов напряженные голоса.

Напряжение сгустило воздух настолько, что стало трудно дышать и шевелиться. Демьян, с трудом преодолевая вязкие путы страха, оплетающие руки, ноги, мысли, выставил левый локоть вперед, подтянув винтовку за ложе на левую кисть, штыком вперед, потом разжал усики чеки и ухватился за нее указательным пальцем, намертво зажимая холодный металлический корпус и скобу в ладони приподнятой правой руки.

Враг одолел примерно сотню шагов. Серые шинели, перехваченные ремнями, тускло блестевшие каски, каменные лица, ревущая «самоходка» – все было составными частями единого целого, серо-металлического, ощетинившегося, гигантского насекомого, плюющего и харкающего огнем и дымом. Лязгающая, тарахтящяя «Тах! Тах!» многоножка хищно наползала, жадно стремясь к одному: насытиться смертью и болью тщетно прятавшихся в складках земли штрафников.

А потом – как будто Гвоздева прошил мощный заряд электрического тока. Истошный крик команды ударил по взвинченным, струной натянутым нервам, заставил подскочить на ноги. Рука с длинным замахом выбрасывает увесистый металлический цилиндр в многоножку, которая колыхается перед глазами сплошной грязно-серой стеной. А Демьян обнаруживает себя уже бегущим навстречу самоходке и тем, кто ступает за ней следом. Он кричит на ходу, сам не осознавая что, какой-то нечленораздельный набор звуков, которые не сразу выгребают к более похожему на «У-ра-а!».

Оттуда, от грязно-серых, невыносимо живых фигур, свистящим, как порыв ветра, роем мимо Гвоздева летят пули. Но пулеметы врага молчат, даже тот курсовик, что установлен на «штуке», обиженной бутылкой Ложкина. Молчат и вражеские минометы. Немецкие пулеметчики и минометный расчет не стреляют. Боятся уложить кого-то из своих. Противники находятся в близком соприкосновении. Еще недостаточном, чтобы ухватить фашистскую глотку и душить ее, пока гад не перестанет дергаться. По поводу глотки – это слова, которые постоянно твердил Потапов. Теперь Гвоздев повторяет их про себя, они немного усмиряют волнение и будят ту силу, которая пришла в самом начале боя, а потом куда-то подевалась.

«Для глотки – недостаточно… А вот для гранаты – самый раз…» – лихорадочно скачет в голове Демьяна.

Он видит свою гранату. Темно-зеленое пятнышко, также лихорадочно подпрыгивая на кочках и неровностях земли, подкатывается к идущим навстречу. Враги шарахаются в стороны, отбегают от смертоносного комочка. Но граната молчит. Демьяна на бегу окатывает изнутри кипятком испуга.

Он забыл выдернуть чеку! Но тут же кольцо обнаруживается. Оно зажато в мокрой от пота ладони, сжимающей деревянное ложе винтовки. В тот же миг впереди раздается взрыв. Сработало! Еще и еще взрывы брошенных товарищами Гвоздева «эргэшек» вспучиваются облачками черного дыма и комьями земли, заполняя все пространство впереди. Гвоздев успевает подумать, что, если бы у кого-то оказалась под рукой оборонительная Ф-1, их бы накрыло собственными осколками. В училище им давали для отработки навыков метания эти так называемые «лимонки», а на передовой, и в танковом батальоне, и в штрафбате, он «лимонок» ни разу не встречал, все попадались только «эргэшки».

XLVI

Одна фигура замерла на месте, потом упала как подкошенная. Вот еще один согнулся пополам и свалился на бок, поймав осколок гранаты или пулю, выпущенную кем-то из пошедших в лобовую контратаку штрафников.

Взрывы гранат сбили шедших следом за самоходкой с толку. Тарахтящий, сухой стук их автоматов блуждает в дыму, который стелется над землей. Пули свистят повсюду, но разлетаются хаотично, выше и в стороны.

Гвоздев успел выстрелить и снова дослать патрон, прежде чем их разрозненная шеренга сомкнулась с врагом. Этот патрон спас ему жизнь, когда из непроглядного обрывка черного дыма прямо на него вдруг вынырнул немец.

Он держал автомат наперевес, у правого бока, с опущенным совсем немного книзу стволом. Но этого совсем немного хватило Демьяну, чтобы первым нажать на курок, прежде чем враг успел вскинуть ствол.

Хотя все происходит в считаные доли секунды, в сознание Демьяна врезался вид шинели автоматчика. Это издали они выглядят грязно-серыми. Аккуратная серая шинель сидела на немце, как на манекене – отутюженная, ни соринки, с черным воротником и манжетами рукавов, будто только что из магазина готового платья.

Но все это промелькнуло в голове Гвоздева уже после его выстрела. Когда он пробегал мимо застреленного, тот оседал и заваливался навзничь, а на его ладно обтянутой серо-мышиным сукном груди разрасталась бурая клякса.

Голова убитого запрокинулась, каска покатилась по земле. Демьян глядел на бегу в это пятно на груди, чтобы не встретиться глазами с лицом врага, но невольно зацепил взглядом и глаза – остановившиеся, остекленело глядящие в серое небо.

Одиночные выстрелы, очереди из автоматов перехлестнулись, как перекрестья копий. Выстрелы в упор заглушали истошные крики – боли и ярости. Боец в шинели и шапке-ушанке, пробежав наискосок перед Гвоздевым, перескочил через раненного Демьяном немца и тут же упал, сбитый с ног ударом приклада винтовки, который выбросил перед собой долговязый немец. С глухим рычанием фашист занес приклад над упавшим, и в этот момент штык Гвоздева проткнул насквозь его шинель чуть выше широкого поясного ремня.

XLVII

Демьян руками и всем телом, навалившимся на винтовку, ощущал, как граненая сталь, пробив плотную материю шинели, входит в человеческую плоть. Красное вытянутое лицо немца разом побелело. Руки его разжались, выпустив занесенную над лицом винтовку, и ухватили с обеих сторон ствол Гвоздевской «мосинки».

Демьян, всем телом двигаясь по инерции, вдруг словно уперся в стену. Ладони фашиста будто намертво приросли к винтовке Демьяна, и штрафник почуял, что силищей враг обладает просто нечеловеческой. Глухое рычание немца перешло в истошный крик, исторгаемый будто не из глотки, а прямиком из дырки, которую проделал в его утробе русский. То ли от толчка, приданного ударом штыка, то ли в предсмертной агонии, но немец стал пятиться назад, одновременно ведя и заваливая по кругу противника. Демьян с силой, потом еще сильнее, попытался выдернуть винтовку из рук фашиста, но тщетно. Немец не тянул винтовку на себя, не пытался вытащить пронзивший его металл, он просто держался руками за ствол и глухо рычал. Вот он упал, оступившись, и увлек за собой Гвоздева, который всеми силами цепляясь за приклад винтовки, не удержался на ногах и рухнул на землю. Но вот издаваемый врагом рык перешел в хрип, потом – в подобие стона, изо рта его выдавились сгустки крови, и он затих.

Демьян, с головой захлестнутый волной дикого возбуждения, запутался в полах собственной шинели. Едва встав на карачки, потом вскочив на ноги, он принялся разжимать скрюченные, еще теплые пальцы фашиста, тщетно пытаясь отодрать их от своей винтовки. Пальцы не разжимались, а винтовка не вытаскивалась.

– Что возишься?! – вдруг вырос над ним, налетев ниоткуда, из дыма, лейтенант Коптюк.

XLVIII

Оттолкнув Демьяна, лейтенант перехватил торчащую из живота немца винтовку и резким движением правой руки выдернул ее, тут же кинув «переменнику». Немец, как живой, всплеснул вдогонку руками, и затем его кисти, неестественно-белые, упали на багровую грудь.

Не сказав ни слова, с «наганом» в левой руке, взводный побежал вперед. Гвоздев, тяжело дыша, бросился следом. Тут же, из дыма, развеянного порывом ветра, возник корпус немецкой самоходки.

Яростная рукопашная схватка, которая разгорелась вокруг вражеского штурмового орудия, окончилась в пользу немцев. Отбившись, они теперь пятились назад по самому краю коридора в минном поле, под прикрытием откатывающейся на исходные позиции самоходки.

Задние шеренги немецких пехотинцев под натиском опрокинутых гранатами и встречной атакой штрафников передних тоже отступили и залегли в виду своих траншей. Их брустверы теперь хорошо просматривались с той рваной, ломаной линии, вдоль которой расположился взвод Коптюка. Бойцов в который по счету раз прижал к земле огонь двух пулеметных точек и курсового МГ, который строчил с башни стоящей в кустах вражеской «штуки».

До немецких автоматчиков штрафников отделяло не больше тридцати-сорока метров распаханной гусеницами самоходок, темно-бурой, как гречишный мед, земли. За их серыми спинами, еще метрах в двадцати – сплошной линией тянущийся коричневый гребень бруствера немецкой траншеи.