Тигровый, черный, золотой - Михалкова Елена Ивановна

– Давно это случилось?

– Года два назад…

– А фамилию этой художницы вы помните?

– М-м-м… Кочегарова, что ли… Слушай, у Ясинского спроси. Я такую ерунду не запоминаю.

– Игорь Матвеевич, а как вы пришли к живописи? – вдруг подал голос Илюшин.

Даже чуткое ухо Сергея не уловило в его вопросе ни ноты насмешки. Он встревожился, что Бурмистров спросит, какое их собачье дело, – и отчасти будет прав; Сергею не было понятно, чем продиктован интерес Макара.

Однако Бурмистров не только не рассердился, но и благосклонно покивал.

– Я в бизнесе, так сложилось, всю жизнь. Вкалывал до седьмого пота, думал только, как семью обеспечить… У меня жена, родители, – пояснил он. – А тут бац – мне сорок, и супруга объявляет о разводе…

– Как так? – ненатурально удивился Макар.

– На ровном месте, – прочувствованно сказал Бурмистров. – Живешь, доверяешь человеку, а потом удар ножом в спину. Это жизнь, мужики… Это, мать ее, жизнь.

Он тяжело вздохнул и посмотрел на приоткрытую дверь. «Накрыли в бане с девками», – решил Сергей.

– Свинтила любезная моя супруга, я остался один. Одиночество… Кто его испытал, тот прежним не станет. Ну, страдание – оно, в общем, облагораживает душу. Об этом еще Достоевский писал. – Бурмистров помолчал. – Отправился я к психотерапевту. Проницательная баба! Не зря за прием дерет. На первой встрече спрашивает: нет ли у вас хобби или скрытых талантов? Чем вы любите заниматься?

«Коней калечить», – мрачно сказал про себя Сергей.

– Я прикинул и думаю: ну, можно в сторону искусства двинуться.

– Ваша бывшая жена рисовала? – невинно спросил Макар.

Сергею показалось, что этот вопрос сбил Бурмистрова с настроя. Он недовольно уставился на перебившего его сыщика.

– В частной школе вела изостудию, – признал он после некоторого раздумья. – В общем, я нашел препода, в школу записался, начал рисовать… Чувствую – прет! Вообще обо всем забываю, когда захожу в мастерскую. Я мастерскую обустроил наверху… – Он кивнул в сторону второго этажа. – Но сначала только для себя писал, не было мысли выходить на широкую публику. А потом как-то раз ко мне друзья завалились. Посидели душевно, я им показал свои эксперименты… Тогда, конечно, еще неопытный был. Много ошибок делал. Но душа-то все равно прорывается через ошибки, если человеку есть что сказать. Короче, друган смотрит и говорит: круто, Игорь, я бы реально купил! Другие его поддержали. Один говорит: «Я бы у себя повесил!» Второй: «Я бы жене подарил!» Меня озарило: значит, то, что я делаю, нужно людям, а? Мои друзья мне бы врать не стали. Я нашел Имперский союз, подал заявку… Ни на что особо не рассчитывал. А потом мне сам Ясинский позвонил… Вот и понеслось.

– Спасибо, что поделились. – Илюшин был сама кротость. – Это очень вдохновляющая история.

– Ну, не каждый сможет, как я, – спустил его с небес на землю Бурмистров. – Но попытаться всегда стоит.

И вновь в проеме мелькнула женская фигура. Сергей разглядел розовое бедро и длинные волосы.

Бурмистров, проследив за его взглядом, встал, прикрыл дверь и с непроницаемым видом вернулся на место.

– Игорь Матвеевич, у вас есть предположения, кто заинтересован в краже ваших картин? – спросил Сергей.

– Есть, да. Правда, это должна быть ваша идея. Не я же деньги за расследование получаю. Но мне не жалко, могу и поделиться. Я навел справки и кое-что выяснил. На чужой кухне пошушукал, так сказать. Союзов художников вроде нашего – их несколько. Они между собой, как ты догадываешься, конкурируют. Люди, потребители то есть, живут в разных квартирах… У одного домик побольше, у другого поменьше, но пространство-то – что?

– Трехмерно? – предположил Илюшин.

– Пространство конечно, – снисходительно сказал Бурмистров. – Сколько картин можно в одной квартире повесить? Ну, десяток. Может, дюжину. А кушать-то всем хочется, в том числе художникам. Хоть у них краски и съедобные, ха-ха-ха! Ну, не все! Это я обобщаю, понимаешь?

– Конкурируют, – вернул его к исходной мысли Бабкин.

– Да, верно. Союзы бьются за каждого клиента. Это же бизнес, надо понимать. Законы суровые, как в любом бизнесе. Если ты не съел, то съели тебя. А наш Ясинский – это такая голова, что ей палец в рот не клади. Пробивной мужик, у него все схвачено. Вот кого уважаю! Получается – что? Он сделал ставку на меня. А кое-кто не хочет, чтобы эта ставка выстрелила. Вот тебе и мотив.

– У вас есть конкретные подозреваемые?

– За конкретными подозреваемыми я вас нанял. Да, и вот еще что… За мной следили. Началось это недели три назад. Я сначала думал: чудится. Но интуиции надо доверять. А она у меня о-го-го, верная подруга! – Бурмистров сделал такое движение, будто собирался одобрительно похлопать самого себя по плечу. – Я их машину приметил. Серый «пыжик», крутился за мной… Номера грязные, водилу не разглядеть. А потом и здесь объявился какой-то хмырь. Пошатался и исчез.

Выйдя на свежий воздух, Сергей ощутил такое облегчение, словно два часа провел не в бревенчатом тереме, а в вонючем зиндане. Он закурил бы, если бы не обещание, данное самому себе.

– Поехали отсюда, – сказал Илюшин, разделявший его чувства. – Нужно перебить эту живопись новыми впечатлениями.

– Ты копыта у коня разглядел?

– Копыта? Нет. Я вдохновлялся картиной с изображением ангельского воинства и демонов.

– Не обратил внимания.

– Выглядит как битва пациентов психиатрической лечебницы с медперсоналом. Даже белое облачение похоже. Должно быть, срисовывал ангелов со знакомой медсестры.

– Кстати, у него там какая-то баба шастала…

– Серега, очевидно, Бурмистров – выдающийся художник, просто мы чего-то не понимаем, – удрученно сказал Илюшин. – Этот жлоб действительно от природы талантлив. А мы с тобой из рода той заплесневелой серости, которая игнорировала Ван Гога, издевалась над Гогеном, довела Вермеера до невроза и Модильяни до обнищания. – Он посмотрел на часы. – Так, до встречи с Мартыновой остается три часа.

– Позавтракать успеем!

– Нет, езжай на Бережковскую набережную. Там неподалеку есть выставочный центр.

Бабкин помрачнел:

– Тебе одного художника не хватило?

– Имперский союз почти в том же составе, в котором был в музее, переместился на новую площадку. Хочу взглянуть на работы коллег Бурмистрова.

И сопротивляющийся, несчастный Бабкин был затащен на выставку, где они оказались чуть ли не единственными посетителями в этот час.

Внутри Сергею неожиданно понравилось. Просторные залы с белыми стенами. Непривычное звучание собственных шагов. «Пространство без вкуса и запаха», как определил Макар. Наверное, думал Сергей, такими и должны быть выставочные площадки: без своего голоса, чтобы не перебивать голоса экспонатов.

Женщина за кассой предупредила, что вскоре начнут прибывать посетители, и Илюшин потащил Сергея скорее смотреть картины, утверждая, что в толпе восприятие будет совершенно не то. Бабкин пытался уговорить его сначала выпить кофе в местном кафетерии, но, когда Илюшин чего-то хотел, противостоять ему было невозможно.

Они оказались в просторном помещении, увешанном картинами. На этот раз Имперский союз арендовал только один зал.

– У тебя есть уникальная возможность создать впечатление о людях, которых тебе предстоит увидеть, – сказал Илюшин.

– Ты о чем?

Макар вздохнул:

– О самовыражении, мой недогадливый друг. Те, кого нам нужно опросить, отчасти присутствуют здесь, перед тобой, на этих стенах. – Он широким жестом обвел зал.

– Час назад ты насмотрелся на самовыражение Бурмистрова, – флегматично сказал Бабкин. – И как, сынку, помогли тебе твои ляхи? Понял ты о нем что-то новое?

– Мне отвратителен твой скептицизм, – с достоинством сообщил Илюшин и, заложив руки за спину, устремился к картинам.

– Трепло, – фыркнул Сергей и пошел за ним.

Спустя полчаса он решил, что увидел достаточно, и облегченно опустился на банкетку посреди зала. От живописи у него рябило в глазах, и он стал наблюдать за Илюшиным.