Моя жена – ведьма - Андрей Белянин

— Освободить бы тебя, да вот, вишь, у самого руки связаны. — Он продемонстрировал мне стянутые веревкой запястья. — Кровь со лба я тебе кое-как отер, ранка неглубокая, но шрам будет.

— Где я?

— В королевской харчевне «Паштет из короны»! — издевательски фыркнул старик. — Ясное дело, что он не колдун, раз такой дурак. Валяется связанный в тюрьме, в камере смертников, да еще нахально спрашивает — где я?! У, так бы и дал по зубам…

— Ты чего раскричался-то, старый Сыч? Али не видишь, что парень и ответить тебе не может. А ну оставь его!

— Что?! Это ты мне? Из-за него? Ну, Ванья. — Старик раздраженно сплюнул и ушел в свой угол. Молодой только головой покачал:

— Поговори со мной, добрый человек… Сегодня последнюю ночь на свете живем. Ты, видно, и вправду не ведаешь, куда попал… Рассказать, что ль?

— Сделай милость… — Я уже мог говорить ровно, без запинок, все тело так затекло, что боли от врезавшихся веревок почти не ощущалось. Можно было вертеть головой, но не хотелось, или шевелить пальцами, хотя тоже непонятно зачем…

— Меня Иваном зовут, я третий сын царя Еремея. По батюшкиному указу мы с братьями старшими по свету белому в страны разные хаживали — лекарство для матушки приболевшей искать. Шесть ладей боевых для дальней дороги снаряженные да дружина храбрая в две сотни душ нам в поход приданы были. Много мы пережили, много земель повидали, многим чудесам дивовались, а только раз ночью бес меня попутал. Услыхал я в одном порту, будто бы у ромейского государя во владениях его есть монастырь, а в монастыре яблоки растут редкие, китайского императора подарок. И будто монахи из яблок тех тайный сидр гонят, лекарственный, от всех болезней, по бутылкам льют, и каждая бутылочка ровным весом к золоту идет…

— Молодильные яблоки? — тупо сообразил я.

— Они самые и есть! — обрадовался мой собеседник.

— Дальше по тексту… Платить несусветную цену ты не захотел, в монастырь влез тайно через стену, был пойман бдительной стражей при попытке бессовестной кражи. Факт воровства налицо.

— Был грех…

— Бутылку-то одну взял?

— Десять… — потупился царевич. — Они в ящике лежали, я б так и унес, но пожадничал, сверху еще четыре положил, а одна возьми да и скатись… Об каменный пол, да и вдребезги!

— А ты?

— А я вперед через лужу шагнул, да поскользнулся и со всем ящиком так навзничь и рухнул! Грохот, звон, шум… Стража набежала, я четверых побил, но им подмога пришла. Здесь у монахов человек шестьдесят воинов на постое живут, сидр сторожат, и воеводы при них. Повязали… с таким-то перевесом! Суд здесь скоро вершат, только три денька в тюрьме и продержали. Назавтра, говорят, казни меня предадут.

— Судя по всему, меня тоже.

— И тебя, друг, и Сыча старого, всем нам горькую чашу испить предстоит…

— А его за что?

— Не ведаю… Старик-то молчит больше, слова не вытянешь. Вот тебя увидел, так вдруг раздухарился! Но я думаю — за колдовство, уж больно глаз у него недобрый…

Дверь в камеру распахнулась, вошли двое стражников с факелами. Один снял с меня все веревки, но взамен туго перевязал запястья тонким ремнем, как и у остальных узников. Другой поставил на пол миску с водой и целый каравай хлеба. Уходя, он обернулся:

— Завтра утром вас всех сожгут, а твои чары, колдун, больше не помогут. Глава Совета вновь слышит! Благодаря молитвам братьев и заступничеству Господа к нему вернулся слух.

Когда стражники ушли, царевич ловко разделил хлеб на три куска. Старик забрал свой в угол и ел там, ворча что-то неразборчивое, по-звериному поблескивая глазами. Мы с Иваном сели рядом, сначала молчали, потом незаметно разговорились.

— Тебя как величать-то?

— Сергей.

— А по батюшке?

— Александрович. Давай просто Сергей, без особых церемоний. Я старше тебя лет на пять, от силы шесть, так что вполне можем общаться на равных.

— Как скажешь, колдун. Ты уж не серчай, что я тебя так называю. Сам видишь, все так говорят…

— Чушь это. Глупости, бред и еще раз чушь! У меня жена пропала. Пришлось идти ее искать… — Неожиданно для самого себя я разоткровенничался. Царевич Иван слушал не перебивая, разве что охая или ахая в самых интересных местах. Я рассказал ему о поэзии, о работе, о том, как мы познакомились с Наташей, как полюбили друг друга, как долго решались связать свои судьбы и как она призналась мне в своем страшном даре. Моя жена — ведьма, это целая отдельная повесть, полная истинно шекспировской глубины и чеховского трагизма. Потом ее превращение в волчицу, дурацкая шерсть, сгоревшая на плите, Наташино исчезновение, а взамен по-домашнему будничное появление Анцифера и Фармазона. Мой внимательный слушатель хохотал как сумасшедший, слушая пересказ жарких диспутов ангела и черта. Встреча с церемониальным шествием монахов, тюрьма при монастыре, пропажа голоса, как теперь выяснилось, аж у самого главы Совета. Что же еще? Ах, ну, конечно, моя замечательная речь с необратимыми последствиями, безобразная драка и абсолютная невозможность доказать хоть кому-нибудь, что я не колдун!

— Ты — волхв, — вынес резюме мой новый товарищ. — Монах тот старый все ж таки не без твоей помощи онемел. Видать, ты слово какое тайное знаешь, а пользоваться им не обучен. Вот оно и без твоей воли всякие чудеса вершит. Точно тебе говорю, волхв ты и есть! Не колдун, не сомневайся…

— Не совсем улавливаю разницу, — кисло вздохнул я.

— Э, брат… Колдун, он завсегда темных, нечистых духов вызывает. Даже если доброе дело вершит, все одно от него серой пахнуть будет. А волхв в единстве с миром живет, язык зверей и трав понимает, песни да былины складывает, слова разные ведает… Правду молвить, волхвы тоже разные бывают, кто белый, а кто черный, у каждого своя душа, свое слово…

— Ну а я тогда какой?

— Серый, — улыбнулся он. — Раз уж за тобой ангел с чертом под ручку ходят и ни один над другим верха не берет, значит, перемешано в душе и белого и черного в достатке. Эх, было б времечко, поведал бы и я множество историй чудных о волхвах, чародеях, колдунах да ведьмах… В краях наших их превеликое множество, а только вижу, глаза у тебя сами закрываются. Уж ты поспи чуток, Серый Волхв, глядя на тебя, может, и мне уснуть удастся. Дом родной во сне увидеть бы, братьев, батюшку с матушкой, тогда и помирать не так страшно…

Я уснул почти сразу, словно провалившись в густую томную тину крепчайшего сна. Никогда бы не поверил, что можно так сладко спать на голом каменном полу, прислонившись спиной к холодной стене, с разбитыми и связанными руками, с синяками по всему телу, с вынесенным приговором и смертной казнью на носу… Мне снилась моя жена. Мы оба куда-то шли по пыльной степной дороге, небо было хмурым, солнце исчезло за плотными облаками, навстречу дул сильный ветер, развевая крылья черных одежд Наташи.