Живой - Борис Андреевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах ты, батюшки мои! Как это ребяты не добрались до них, — запричитала Авдотья. — Федя, ты, что ль, их бросил сюда? — Между тем она торопливо упрятала кошелек за пазуху.
— Ты все валишь на меня, растереха! — нарочито строго проворчал Фомич, а на душе у него отлегло: «Ай да Настенка, ай да Рябуха! Совесть какая! Гляди-ка ты. А еще в старых девках числится…»
— Да тут и описывать нечего — одни шоболы, — сказала Настя от сундука. — Коза-то цела?
— Давно уж и поминки справили, — ответил Фомич.
— Чего ж тогда брать?
— Возьмем велосипед, — сказал Пашка.
Настя вписала в квиток велосипед и ткнула Фомичу:
— На, подпиши!
Фомич поставил подпись. Потом в сенях вручил Насте велосипед и продекламировал:
— Эх! Что ты ржешь, мой конь ретивый? Послужил ты мне правдой верною. Теперь отдохни и мне отдых дашь.
Настя передала Пашке облупленный Фомичов велосипед, и комиссия в полном составе отбыла.
— Федя, продадут теперь твой велосипед, — вздохнула Авдотья, взглядом провожая из окна эту процессию.
— Не бойся, мать. Хорошие люди не купят. А плохие и взяли бы, да денег пожалеют. Они задарма привыкли все брать. А велосипед мне приведут… Кто брал его, тот и приведет…
На другой день Фомич сходил в Свистуново в правление колхоза и сказал счетоводу:
— Корнеич, что-то на меня наваливается беда за бедой. Прямо дух не успеваю переводить.
— А что такое?
— Да глядя на вас, и райсобес озорует. Говорят, что, мол, у тебя минимума трудодней не выработано. А потому — половину пенсии с тебя удержим.
— Ну, это они против закона.
— Поди попробуй втолкуй им. Ты мне напиши справку — сколько я трудодней за год выработал.
— Это можно.
Корнеич выписал Фомичу справку «в том, что он со своей семьей выработал за год 840 трудодней». И печать приложил.
Фомич тщательно прочел ее, сложил вчетверо и удовлетворенно сказал:
— Ну, теперь вы, голубчики, попались у меня. Я эту справку не в собес отправлю, а в ЦК пошлю.
— Ну-ка дай сюда! — грозно поднялся Корнеич, но Фомич выкинул ему под самый нос кукиш:
— А этого не хотел! Так и передай Гузенкову.
— Я скажу, что ты выманил ее обманом.
— Привет! — махнул Фомич малахаем. — Приятного разговора с Михал Михалычем.
Придя домой, Фомич вырвал из тетради двойной лист и на весь разворот начертил химическими чернилами круг. По этому ободу он вывел большими буквами: «Заколдованный круг Тихановского райисполкома». А в центре круга написал: «Я, Федор Фомич Кузькин, исключен из колхоза за то, что выработал 840 трудодней и получил на всю свою ораву из семи человек 62 килограмма гречихи вместе с воробьиным пометом. Спрашивается: как жить?» К этому чертежу Фомич приложил справку о выработке трудодней и жалобу, в которой изложил, как его исключали, как выдали «твердое задание» и потом отбирали велосипед. Жалобу начал он «издаля». «Подходят выборы. Советский народ радуется: будет выбирать родное правительство. А моя семья и голосовать не пойдет…» Все эти сочинения Фомич запечатал в конверт, написал адрес обкома, на имя самого первого секретаря Лаврухина, и пешком сходил на станцию Пугасово за сорок километров. Там опустил конверт в почтовый ящик на вокзале — «здесь не догадаются проверить». И, довольный собственной хитростью, выпил за успех — взял кружку пива, сто пятьдесят граммов водки, смешал все, и получился преотличный ерш.
8
О том, что жалоба сработала, Фомич догадался по тому, как нежданно-негаданно зашел однажды под вечер Пашка Воронин и, не разгибаясь в дверях, через порог сказал:
— Забери свой велосипед. Он в сельсовете стоит, в Свистунове.
— Я не имею права, — скромно ответил Фомич. — Кто его брал, тот пусть и приведет.
— Как же, приведут. На моркошкино заговенье. — Пашка хлопнул дверью и ушел.
— Ну, мать, теперь жди гостей повыше, — изрек глубокомысленный Фомич.
Через день пополудни они нагрянули. Один совсем молоденький, востроносый, простовато одетый — полушубок черной дубки, на ногах черные чесанки с калошами. На втором было темно-синее пальто с серым каракулевым воротником и такая же высокая — гоголем — шапка. И телом второй был из себя посолиднее, с белым мягким лицом, и смотрел уважительно. Вошли, вежливо поздоровались, сняли шапки, обмели у порога ноги и только потом прошли к столу.
— Вы писали жалобу? — спросил Фомича тот, что посолиднее.
— Не знаю, — Фомич выжидающе поглядывал на них.
Авдотья замерла возле печки с ухватом в руках — чугун с картошкой выдвигала, чтоб немного остыл к обеду.
— Мы представители обкома, — сказал младший.
— Не знаю, — Фомич и ухом не повел.
— А-а, понятно! — улыбнулся востроносый. — Федор Иванович, покажите ему бумаги.
Тот, что посолиднее, вынул из бокового кармана конверт с бумагами и протянул Фомичу. Живой взял конверт, проверил бумаги — все писано им, но ответил опять уклончиво:
— Не знаю… Кто такие будете?
— Да вы, товарищ Кузькин, воробей стреляный! — засмеялся опять востроносый. — Вот наши документы. — Он протянул Фомичу свое обкомовское удостоверение, за ним последовал и солидный.
Фомич, не торопясь, прочел удостоверения и только потом предложил сесть к столу.
Вошли ребята — сразу втроем — с сумками в руках и, не глядя, кто и что за столом, заголосили от порога:
— Мам, обедать!
— Да погодите вы, оглашенные. Не успели еще порог переступить. Как грачи. Не видите — люди за столом.
— Нет, нет, кормите! — быстро встал из-за стола молодой. — Мы посидим, подождем.
Фомич вынес из чулана лавку и усадил обкомовцев.
Авдотья налила чашку жидкого гречневого супа и поставила в алюминиевой тарелке очищенную, мелкую, как горох, картошку. Ребята бесцеремонно осматривали гостей и только потом проходили к столу. Ели они молча, дружно и быстро, как вперегонки играли. Вместо хлеба ели картошку, макали ее в соль и отправляли в рот. Опустошив алюминиевую тарелку, выхлебав чашку супа, они полезли на печь.
— А что ж вы им второе не подали? — спросил Авдотью солидный.
— Все тут было, — ответил Фомич. — В чашке, значит, первое, а в люменевой тарелке второе.
— Мам, а что было на второе? — спросил от порога меньшой Шурка.
— На второе кресты, — ответила Авдотья.
— Перекрестись, да на боковую. Так, что ли? — солидный с улыбкой смотрел на
