Духовный отец в Древней Восточной Церкви - С. И. Смирнов

Благодаря отцу своему духовному, его молитвам послушник получает особые дары Святого Духа: «Благомыслящий послушник хотя и мертвых станет воскрешать, хотя дар слез и освобождение от духовных браней получит, непременно рассуждает, что производит это молитва духовного отца»[269]. Этого мало. Старец не только испрашивает у Господа Бога дары Духа ученику молитвой своей — он может по примеру древнего пророка передать ему те духовные дарования, которыми владеет сам, сделать ученика наследником своего духовного богатства. В коптском житии Максима и Дометия рассказывается: «Старец Агаб… почил в мире; шесть лет они (Максим и Дометий. —С. С.) жили с ним, и его дух сошел на них, как некогда дух Илии удвоился на Елисее»[270]. Вслед за тем в житии описывается целый ряд чудес двух названных подвижников. Теперь становится понятным и краткое выражение преп. Феодора Студита (приведенное выше) о наследовании духовных дарований: «Если же у нас есть налицо какой‑нибудь дар, кому оставим, не имея и ученика?»[271]Значит, старец есть «посредник между Богом и людьми» и в мистическом смысле.

В таком посредническом положении старца заключается нравственная основа и для его начальствования. Здесь, в этом неограниченном владычестве над душами, не должно быть места начальническому произволу. «И сам ты, — пишет Лествичник в Слове к пастырю, — во всех внутренних и внешних делах своих имей строителем и вождем Бога, полагаясь на Него, как на искуснейшего какого кормчего, и, ради Его отг секая собственную свфо волю, как бы не имея собственного разума, водйсь одним Его мановением»?[272]; Потом здесь не может быть речи о каком‑нибудь условном, неполном подчинении со стороны послушника старцу, который был первый после Бога «Будь покорен особенно своему арфе, который после Бога первый имеет попечение о тебе и которому вверена душа твоя»[273]. Духовноотеческое отношение старца к послушнику должно было выражаться в сострадательности и негневливости[274] к новоначальным, по наставлена, старец должен проявлять по наставлению преп. Ефрема Сир управление с рассуждениём: не отягчать его бременем, заботиться о телесных силах быть долготерпеливым[275]. Так и поступали лучшие своими учениками, — рассказывает жизнеописатель, — заботился предусматривал об их спасении и совершал за них |усердные молитвы; отсутствуя телесно, он знал их жизнь»[276].

Но не следует забывать, что в отношениях старца и ученика, кроме любви, должен быть в такой же степени и страх, что задачей старческого душепопечения было главным образом развить в подчиненных послушание и терпение. Вот почему тот же преп. Ефрем Сирии дает следующий совет старцу: «Если вверен тебе новоначальный, то по сострадательности(συμπαθείς) к нему не снисходит очень и даже сверх того, сколько требует Создатеь. Если не радит он о благом иге Господа, то смотри, чтобы и тебе не увлечься с ним. Когда погибла лодка, нельзя оставлять в небрежении и корабль»[277]. Преп. Иоанн Лествичник одобряет в старце снисходительность, но идеалом этого подвижника были строгость и взыскательность. «Иди, — передает он слова одного подвижника молодому монаху, — и, если возможно не допусти, чтобы в роде человеческом был человек взыскательнее и строже твоего наставника о Господе, и, укрепясь терпением, каждый день, как мед и млеко, пей от него поругание и осмеяние»[278]. Суровое обращение прямо рекомендуется Лествичником как средство воспитания главных послушнических добродетелей: «Крепких телесными силами и юных, не жалея, изнуряй и укрощай, чтобы прославили тебя во время исхода своего»[279]. К желающим спастись следует проявлять «вящшую строгость»[280]. Не следует терпеть особенно преслушания; «во всем должно быть тебе терпеливым, кроме случая, когда преслушают сказанное»[281]. «Пекущийся о душах, — рассуждает у Лествичника один старец, — делает вред и себе и труженику, если не доставляет ему ежечасных случаев приобретать венцы, какие… может получить труженик, терпя или оскорбления, или бесчестие, или унижение, или осмеяние». В доказательство необходимости всего этого для послушника старец говорит: «Самые трудолюбивые и терпеливые, если несколько времени не прилагать о них радения и настоятелю уже, как преуспевших в добродетели, не обличать и не укорять их, лишаются той кротости и того терпения, какие были в них»; в них произрастают терния кичливости, блуда и небоязненности[282]. Выше рассказывался случай, как послушник, недовольный почтительным и мягким обращением старца, испрашивает у него согласия на переход к другому и оставляет его. Следовательно, и сами послушники искали более строгих и взыскательных старцев.

Но полный распорядитель души и воли послушника, а также суровый его наставник — старец являлся в то же время смиренным ответчиком за души и воли, которыми управлял. Преп. Нил Синайский пишет наставнику большого числа братий: «Знай, что обязан ты не меньше страшиться за подначальных, чем и за самого себя, потому что как за себя, так и за них дашь ответ, однажды приняв на себя дело спасения их»[283]. Вполне понятно, что единственным условием ответственности служило исполнение послушником заповедей старца. «Если соблюдешь заповедь мою, лучше сказать — Божию, свидетельствую, что я дам за тебя ответ в тот день, в который Бог будет судить тайны человеческие» — так говорил преп. Варсануфий одному иноку[284]. «Вот я даю тебе заповедь во спасение, — говорит он другому, — если сохранишь ее, то я принимаю на себя рукописание (βαστάζω τό κατά σου χερόγραφον), которое имеется на тебя, и благодатию Христовою не оставлю тебя ни в нынешнем веке, ни в будущем… Вот я взял на себя твою тяготу, бремя и долг, и вот ты стал человеком новым, неповинным, чистым — пребудь же отныне в чистоте»[285]. В одном случае принятие на себя греховного бремени тот же подвижник обусловливает хранением не только заповедей, но и каждого старческого слова. «По приверженности к тебе я беру на себя и понесу (και άναδέχομαι και βαστάζω) твое бремя только с тем, чтобы и ты взял на себя хранить мои слова и заповеди (τούς λόγους κα τάς έντολάς μου), ибо они спасительны и ты поживешь непостыдно»[286].

Акт признания на себя грехов в последнем случае обозначен словом άναδέχομαι — воспринимаю; у Лествичника, кажется, впервые встречаются производные: άναδοχή и άνάδοχος — восприемничество, восприемник. По рассуждению этого подвижника, восприемничество имеет свои степени: «Есть восприемничество в собственном смысле, и оно значит отдавать душу свою за душу ближнего во всяком случае (περ πάντα). Но можно воспринять на себя только прежние грехи ближнего, можно также принять на себя бремя собственных своих повелений по недостатку духовной силы и по скудости бесстрастия. Но в оном совершенном восприемничестве (έν τελείς Дναδοχη) по мере отсечения воли ближнего несем суд на себе»[287]. Иногда старец принимал на себя только «половину бремени»[288]. Если, сознавая свою невменяемость, послушник был проникнут чувством покоя и беспечалия, то настроение старца, сознающего себя ответчиком пред Богом за грехи учеников, полно возвышенно любви и самоотвержения. «Поверь мне, брат, — говорил одному иноку преп. Варсануфий, — что дух цой усердствует сказать моему Владыке, Который радуется о прощении рабов своих: «Владыко! Или вместе со мною введи и чад моих в Царство Твое, или изгладь и меня из книги Твоей»». «Я с радостью полагаю душу мог на смерть за тебя, брата моего», — заявляет он другом[289]. Великий старец возвышается здесь до величайшего самоотвержения в любви к ученикам своим, подобно Моисею (см.: Исх. 32:32) и ап. Павлу (см.: Рим. 9:3(-4) о^нс сительно еврейского народа, до готовности пожертвовать своим спасением ради спасения своих чад духовных.

Добровольно принимая на себя грехи послушника, чтобы отвечать за них на суде правды Божией, старец должен был знать эти грехи: совесть ученика должна быть вполне ему открыта. Средством к тому, чтобы узнать до мельчайших подробностей состояние души своего ученика, была исповедь его до последнего помысла, исповедь душевных движений — и добрых и особенно злых. Исповедь помыслов и дел, открывающая старцу совесть ученика, — одна из важнейших обязанностей послушнического звания в такой же степени, как обязательно и важно вопрошание старца, открывающее ученику старческую волю. Можно смело сказать, что исповедь помыслов была господствующим приемом старческого пастырства и одной из важнейших сторон старческого института.