Ловкость рук - Хуан Гойтисоло

— Подарок одной подруги,— объяснил Агустин.

По углам мастерской, там, где потолок почти касался пола, валялись папки с рисунками и эскизами танцовщиц, а на старом матросском рундучке покоилась легкая газовая пачка балерины.

— Ты не возражаешь, если я повожусь с красками? — спросил Агустин.

Анна слегка кивнула головой. Ее смуглое бледное лицо словно впитывало » себя свинцово-серый сумеречный свет. Тонкая блузка под расстегнутой шерстяной кофтой едва прикрывала упругие девичьи грудвс.

Анна рассказывала о том, как чуть было не сорвалось так хорошо нач:^тое дело и какие героические усилия потребовались, чтобы снова овладеть инициативой. Она действовала, как настоящий рыболов, то и дело ослабляя леску, давая рыбке поглубже заглотать крючок.

— ...Вот уже шесть лет, как я служу в доме сеньора Гуарне- ра,— вякала эта кукла, и я тут же сообразила, что она из тех, кто умеет ловко спекулировать на чувствах и хочет содрать с меня подороже. «вы поймите, шесть лет — это немалый срок, и хоть дом не твой:, а привязываешься к нему, как к родному, так и кажется, будто все это твое собственное... Вдобавок, сеньор всегда был ко мне очень добр... Каждый год на рождество или на крещение он делал мне подарки. Вот взгляните. Эти сережки о^ подарил мне » прошлом году. Чистое золото». Слышал бы ты, как она говорил SL. Прямо сочилась нежностью. Есть люди, которые не могут не показать, какие они заботливые, доверчивые, ласковые. Я дала ей таысказаться. Жених ее был тут же, он мрачно и тупо кивал голо&ой в знак согласия. Накануне мы договорились, что я заплачу е>:му две тысячи песет, а теперь Пауле это показалось мало.

Рни торговались чуть не полдня. Анна упрямо настаивала на прежней сумме. Паула, спекулируя на опасности, особенно напирала на свода чувства к хозяину, ей, мол, очень больно предавать его, когда он так ей доверяет.

— ...Я предложила им десять процентов от общей выручки; на эти деньги вместе с тем, что им было заплачено раньше, они смогут купить себе домик в Пуэртольяно, городке, где живет ее жених. Тут Паула заявила, что если дело провалится, то им не видать этих десяти процентов, и потом вообще не известно, сколько дм дадут, не то десять, не то восемь, не то шесть, а то и все пять. Тогда я предложила, чтобы вместе с нами в налете участвовал ее жених. Против этого она категорически возражала. Мы, мол, не желаем вмешиваться в такие дела. Мой жених человек честный, ему деньги заужны для того, чтобы встать на ноги, и ни на какие темные делишки он не пойдет. И вообще на время налета она хочет уехать ж Пуэртольяно. Хоть она и служит в доме уже шесть лет и старше ей полностью доверяет, но она боится, как бы по ее виду он не заподозрил неладное.

Анна протянула руку и взяла один из увядших лепестков, которые плавали в пожелтевшей воде. Зрачки ее глаз, устремленных на цветок, походили на маленькие бешено вращаю« щиеся вентиляторы. Облокотясь на мольберт, Мендоса молча рисовал.

— Мы никак не могли договориться, казалось, все нужно было начинать сначала, и я решила увеличить сумму. Жених Паулы с алчным блеском в глазах вдруг спросил меня, много ли там денег. Я сказала, что да. Тогда он насе на свою невесту. «А ну, отдавай». Паула поколебалась немного, но потом все же подчинилась. Она вытащила из кошелька бумажку и передала мне.

Анна, словно повторяя движение служанки, машинально открыла сумочку, достала бумажку и развернула ее.

— Шифр замка РАЙ-12. Гуарнер прячет ключ в жилетном кармане. Стоит заполучить ключ, и открыть замок пара пустяков. Она также передала мне план кабинета с точным указанием места, где вмурован несгораемый шкаф. Что касается остального, Паула уже давно мне рассказала, как добиться свидания с ним, кто бывает в доме...

Она замолчала, полагая, что Мендоса хочет спросить ее о чем- то еще, но он только зевнул. Все в мастерской приобрело фантастический вид. Пачка балерины, казалось, с отчаянной жадностью поглощала вечерний сумеречный свет. Хрупкая фигурка Анны в кресле отбрасывала на пол неясную тень. Ногти ее оставили маленькие полукружия на увядших лепестках розы.

— Послезавтра служанки не будет дома, и мы можем свободно действовать.

Анне вдруг припомнилось, как еще совсем недавно, когда ей было пятнадцать лет, отец прятал от нее на кухне свою опасную бритву, один вид которой прямо зачаровывал девушку. Ей казалось, что достаточно приложить лезвие к коже, и острие само вонзится в тело.

Мальчишечья ватага, членом которой она была, по-своему реагировала на смутные времена: вооруженные ножами ребята гоняли по свалкам и улочкам, испуская дикие вопли, жадно подражая во всем взрослым.

Все это осталось в прошлом, но сейчас Анне казалось, будто она вновь переживает те далекие дни.

  Да,— сказала она вполголоса,— пришло время решиться.

Она задумчиво приложила руку ко лбу. Мендоса погрузил кисть в кувшин.

— Я думаю, личные вопросы самые важные.

Она замолчала, словно желая посмотреть, какое впечатление произвели ее слова.

— А ты как думаешь?

Вопрос ее точно застыл в воздухе. Нестройные звуки фортепиано влетали в окно со двора. Косой дождь хлестал под порывами ветра. Мендоса, стоя у другого окна, с безразличным видом смотрел на улицу. Капли дождя били по пузырчатым лужам; по стеклу, причудливо переплетаясь, сбегали струйки воды.

Анна снова замолчала. Экран из гофрированной бумаги, застывший среди мрачной и скорбной обстановки, вдруг озарился цветным бликом: по нему скользнул последний луч умирающего дня. В чаше с пожелтевшей водой уже не оставалось ни одного цветка. Оттуда торчало несколько старых вытертых кистей. Девушка встала с кресла и подошла к мольберту.

— Это я? — спросила она.

Агустин ничего не ответил.

Давид напрасно старался отогнать воспоминания; с гнетущим упорством они неотступно лезли в голову. Два дня назад Луис пригласил его в кино, и теперь, когда он пришел к нему, дома оказалась только Глория.

— Я пришел за Луисом.

Глория что-то искала в комнате.

— Кажется, он ушел. Посиди минутку, я сейчас посмотрю.

Нет, Луиса не было дома. Глория стояла в пальто.

— Я хотела пойти прогуляться.

— Пойдем вместе.

Девушка молчала, и он вел ее по хорошо знакомым им обоим тропинкам. Все здесь напоминало об их редких летних прогулках: аллеи деревьев, заросли кустарников и цветов, стволы каштанов, на которых два месяца назад он вырезал перочинным ножом свои и ее инициалы. Они уселись на каменной скамье в самом уединенном уголке парка, и Глория, закинув голову, устремила ввысь задумчивый взгляд. Листья каштанов, точно прозрачные крылышки стрекоз, лениво падали на фоне капризного неба. В далекой вышине, словно «галочки» на полях книги, парили едва различимые птицы. Почти целый час Давид задавал Глории вопросы, на которые она рассеянно отвечала.

От этой встречи у него осталось странное впечатление. Глория вела себя как-то холодно, почти безразлично. Они говорили о многом, но она делала это как-то механически, с усилием. Давид замечал в ней какую-то отчужденность, и это смущало его. «Хоть бы набраться храбрости поцеловать ее». Но, как обычно в подобных случаях, храбрости у него не хватало.

Сейчас, небрежно чиркая в своем дневнике, он с тоской и горечью вспоминал прошедший вечер. vB его груди теснилось какое-то смутное чувство: смесь неясно I надежды, раздражения и горечи. '

Манера, с какой Глория говорила о решительных людях, раздражала Давида. Он подумал о Бетанкуре, его делах и аресте. Вероятно, Глория считала Бетанкура настоящим мужчиной и потому любила. Давид с яростью посмотрел на видневшийся в окно городской пейзаж.

Перед ним широким полукругом раскинулся лес труб, башенок и крыш. На свинцово-сером небе, точно на фотографии, четко выделялись мансарды соседних домов. Давид сидел с самопиской в руках, наклонившись над клеенчатой тетрадью, и, когда в дверь постучали, коротко крикнул:

— Войдите.

Это была Глория; черный костюм плотно облегал ее упругое молодое тело; она казалась несколько старше своих лет, вполне сформировавшейся женщиной. Смущенный Давид заметил, что она ему улыбается.

— Это ты...

Он вскочил и порывисто пожал ей руку. На нем был вязаный шерстяной джемпер, весь в грязных пятнах, и темные домашние тапочки.

— Я писал,— сказал он.

Голос его пресекся, Давид кашлянул.

Глория взяла пресс-папье, замысловатого стеклянного лебедя, и, словно взвешивая, покачала в руке.

— Это твой?

Давид в замешательстве улыбнулся. Ему казалось, будто все мысли вдруг выскочили у него из головы; он стоял подавленный, опустошенный.

— Если тебе нравится... У меня много таких. Это с Майорки.

Глория положила пресс-папье на место и с непринужденным видом стала стягивать черные шелковые перчатки. На клеенчатой тетради, которую Давид оставил на столе, виднелась сделанная карандашом надпись. Она прочитала: