Взгляд - Екатерина Мурашова

– Так и как ты считаешь, – не выдержала Альбина. – Кто же из мудрецов был прав?

– А мне-то откуда знать? – Тамариск недоуменно пожал плечами. – Я никогда и не думал об этом. Мне только хотелось как-нибудь развлечься. И однажды я сказал деду, что хочу поточнее разобраться в нескольких вопросах, а для этого мне нужно встретиться со всеми тремя мудрецами разом. Дед, конечно, страшно обрадовался открывшейся у меня тяге к мудрости и на все согласился.

А чтобы ты поняла, скажу, что все три мудреца прибыли из разных стран, жили в разных покоях и каждый имел своих учеников, которым он свою мудрость передавал. И даже гуляли они в разных частях парка. И вот когда все трое сошлись в моей комнатушке, я напустил на себя самый смиренный вид, какой только сумел, и сказал, что, поскольку все они говорят разное по одному и тому же вопросу, то мой слабый ум не может постичь истину, и я хотел бы, чтобы они поговорили между собой в моем присутствии. Тогда я смогу сравнить истины между собой и выбрать наидостойнейшую. А в конце я, как бы между прочим, намекнул, что дед с нетерпением ждет моего мнения о том, какой же из мудрецов мне больше подходит в качестве учителя…

Слушай, до той минуты я никогда не подозревал, что общение с тремя мудрецами может доставить такое удовольствие! Они верещали, как крысы во время случки, они осыпали друг друга такими оскорблениями, что я даже пожалел, что не умею так бойко писать, как Риз. Некоторые из вещей, которыми они именовали друг друга, и некоторые из действий, которые они рекомендовали друг другу совершить, мне очень хотелось бы запомнить, но все происходило так быстро… Впервые в жизни я понял слова деда о том, что мудрость обогащает жизнь человека… Под конец они едва не вцепились друг другу в бороды и мне пришлось растаскивать их, чтобы они остались целы. Дед устроил бы мне знатную выволочку, если бы кто-нибудь из его мудрецов из-за меня что-нибудь себе повредил. Однажды я брал барьер на его любимой кобыле, хорошенько не разогрев ее, и она сломала себе ногу. Дед бил меня жердиной, которую вырвал из ограды, и, наверное, покалечил бы, если бы братья не повалились на меня сверху, под его удары… Ну, из-за мудрецов, он, конечно, не стал бы так лютовать, но я счел за лучшее не рисковать…Хотя мне ужасно хотелось посмотреть… Так вот и не пришлось мне узнать наверняка, что же происходит с солнцем после заката…

Привыкнув, однажды Тамариск заговорил с ней сам, и именно о том предмете, о котором ей хотелось слушать.

– Слышь, принцесса! – окликнул он ее. – Отчего у тебя опять глаза такие… ну, как у гончей, которая след потеряла? По мужу скучаешь?

– Я совсем не скучаю по нему, хотя это, наверное, и неправильно, – честно ответила Альбина. – Во мне множество противоречивых желаний. Я не могу примирить их между собой. У тебя бывает такое, принц? Или это только со мной?

– Да уймись ты, Альбина! Специально для тебя боги выдумали! У всех такое бывает… Вот я тебе сейчас расскажу.

Сидел я как-то раз на каком-то длиннющем приеме и злился. На дворе солнце светит, ветерок живой, западный, барбарис цветет так, что от запаха голова кругом идет, а они все сидят с надутыми рожами в вонючем зале, да еще посередине пляшет целое стадо каких-то послов, и выделывают ногами такие кренделя, будто все разом писать хотят… Ну вот, я сидел и представлял себе, как сейчас пойду на конюшню, оседлаю своего Айвара, свистну Розу, и мы с ними помчимся… Даже запах от кустов чувствовал и как ветки по кожаной куртке щелкают…

Ну, кончился прием… Я – бегом на конюшню. Влетаю туда, глаза вкось, уши вразлет, в кармане хлебец ванильный, для Айвара. И он уже ко мне через жердину мордой тянется, ушами прядает, ногами сучит, губами шлеп-шлеп – радуется… И вдруг я хватаю хлыст и рукояткой его промеж глаз, по морде! У него такое лицо сделалось, что я по сей день как вспомню, так словно кипятком на брюхо… Я хлыст отшвырнул и прямо в проходе, мордой в навоз, повалился. Рычал, бесился, насилу в себя пришел. А уж как я Айвара любил! А ты говоришь…

– Послушай, Принц, – с живым интересом в проясневших глазах сказала Альбина. – А вот ты так здорово про лошадей, да про псов рассказываешь… Я это понимаю… почти… Но все же… Про людей-то… Что ж, не было у тебя с ними ничего?

– Ну, ты скажешь, Альбина… С лошадьми-то мне проще, конечно… Но и с людьми…

– Расскажи, Тамариск! – попросила Альбина.

– Надо ли, принцесса? – засомневался принц, потом махнул рукой. – Ладно, тебе можно, ты замужняя, все про это дело знаешь. Вот, помню, девка одна была. Ласковая, послушная, пушистая. Все в глаза мне, да в рот заглядывала. И мне с ней сладко было. Но бросил я ее, не смог. Как увижу глаза ее умильные, так и хочется сапогом врезать! Понимал, что не за что, так и чувствовал себя потом не человеком, а так, зверем поганым… Другое дело – Люсиль… – Тамариск закатил глаза, обнажая желтоватые, с красными прожилками, белки.

– А что – Люсиль? – с интересом переспросила Альбина. – Кто она?

– Ого-го! – от души захохотал Тамариск. – Она – дочка повара дворцового, а сама – по портомойной линии пошла. Пальцы у нее всегда были на подушечках в таких складочках, от кипятка, да от щелока. Если по губам водить, так щекотно… Мне нравилось…

– И что же – тебе с ней всегда хорошо было? И вы никогда не ссорились…

– Ого-го! У нее костяшки на пальцах такие острые были, и кулачок она как-то по-особенному складывала. И если что – била меня вот сюда, – Тамариск ткнул пальцем в солнечное сплетение. – Да так ловко, что я увернуться не успевал и на пару мигов вообще отрубался. Так она меня потом в себя приводила, да таким хитрым способом, что я готов хоть сейчас в отрубе поваляться, лишь бы еще раз…

– А что же с ней стало? Умерла? – Альбина скорчила сочувственную гримасу, а Тамариск с откровенным испугом сотворил охранительный жест.

– Пусть никто из духов не услышит твоих слов, Альбина! Жива Люсиль, живее всех, недавно вот притащила мне карапуза своего, лет трех отроду, и слово взяла, что приму его в оруженосцы себе, как подрастет. Мне оруженосцы нужны, как коню ложка, однако, обещал…

– Что же, твой карапуз, что ли?

– Не, – вздохнул Тамариск. – Кабы мой…

– Как же так? – не на шутку удивилась Альбина. Представить себе, что неистовый принц по доброй воле уступил кому-то девушку, с которой ему было так хорошо…

– Да я сам виноват, наверное. Думать – не мое сильное место, сама знаешь… Она, правду сказать, с самого начала, как повелось у нас с ней, все твердила: я – не шлюха какая-нибудь, я – честная девушка, мне семья нужна, чтобы дети законные, и все как у людей. Ну, я, конечно, говорил: да, да, да… А сам вроде бы и не слышал. Ну, ты сам посуди: я, черти меня раздери – наследник, она – прачка. Чего мне делать-то? Не поверишь, один раз даже к деду сунулся, полез внаглую: а мать мою, Морилону, ты из какой портомойни достал? Он в меня такой штукой каменной запустил, для письменных дел на столе приспособлена, как называется – забыл. Вроде шара такого. Я увернулся, конечно, а ваза заморская, с меня ростом – на куски. Больше уж не решался.