Семь мелодий уходящей эпохи - Игорь Анатольевич Чечётин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, все оказалось проще, чем я думал. К зданию примыкала котельная, из которой горячая вода поступала в систему из двух труб, воткнутых в здание, по которым горвода попадала в батареи.
Все это мне объяснил слесарь Палыч, человек идеальной квадратной формы, который, закончив инсталляцию какой-то «гребаной муфты», старательно протирал льняной паклей свои немаленькие пролетарские руки. Я не очень понял, почему парня двадцати лет, пусть и очень тяжелого, зовут Палыч, в остальном меня все устраивало. Палыч сказал, чтобы мы не стеснялись, если что с водой не так, и сразу звали его. Идти ему недолго, он живет в этой деревне, вон в том доме с огромной антенной на крыше. Отведя глаза в сторону, Палыч сказал, как бы немного извинительно, что он и сегодня вечером придет.
– Что-то еще не работает? – спросил я его.
– Нет, все работает… пока. Бить вас вечером приду.
Я подумал, что ослышался, и попросил повторить. Оказалось, что не ослышался. Палыч сейчас придет домой и хряпнет у бабули самогона, потом еще хряпнет. Телевизор у него не показывает – холм за деревней мешает, поэтому он придет к нам, у нас весело, девок молодых и красивых много. Когда много девок и весело, пьяный Палыч обязательно кого-нибудь должен избить.
Палыч попрощался до вечера и устремился неторопливо в свою обитель, а я стал думать о том, как просчитался мой папа-шестидесятник, расширяя мне образы Платона Каратаева и Григория Добросклонова своими непридуманными рассказами о незатейливых и благородных народных людях, с коими случилось ему удачно разойтись на личной бытийной тропе.
Разговор по телефону с местным милицейским начальником меня немного успокоил. Местный Анискин сказал, что Палыч днем совершенно не страшен, а совсем наоборот – исчадие добродетели, всем норовит помочь, услужить. Вечером совсем другое дело, опасен, но, главное его не провоцировать. Не провоцировать, по словам шерифа, означало, что разговаривать с ним нужно без широкой улыбки, но и не хмуро. В глаза смотреть недолго, и ничего у него не спрашивать. Можно увлечь его рассказом про любовь с примерами из личного опыта или историями из жизни в странах капитализма.
– К моему племяннику подход особый нужен, – сказал он мне на прощание не без назидательной гордости и пообещал вечером заехать.
– Что, что он сказал?
Комиссаром моего отряда был хрупкий преподаватель фортепиано лет сорока со спорной русской фамилией. Он на генетическом уровне боялся погромов и даже в музыке старался избегать громких звуков. Фамилию его я уже не помню совсем, но что боялся он наступающего вечера много больше моего, это чистая правда.
– Он сказал, что Палыч его племяш, и бить нас после заката они будут вместе.
Третий член нашего педагогического ядра был дамой. Зрелую и уважаемую женщину, имевшую взрослого сына моего возраста, я не стал оповещать о возможном скором знакомстве с недокументированными чертами характера советского сельского труженика. На следующий день я отправил ее в секретную командировку в Москву – домой до окончания срока. Много позже я узнал, что она настоящая племянница писателя Пришвина или Паустовского, я же взял и насильно оторвал ее от корней и истоков, воспетых дядей. Впрочем, я уверен, что она на меня не в обиде.
Смеркалось (да простит меня читатель за штамп), времени до прихода противоречивого селянина оставалось совсем ничего, и я начал действовать. Построив сводный отряд, я объявил сборщицам клубней, что ситуация в лагере складывается чрезвычайная. Местное население вымерло или деградировало настолько, что вечерние смычки города и деревни в виде совместного хорового пения на поляне, фольклорных прыжков через костер парами, плетения амурных венков из полевых трав при свете луны и танцев голышом на болоте отменяются мною до возвращения в лоно цивилизации. После ужина все колонисты обязаны находиться внутри здания, все вечерние перемещения по внешней территории должны быть согласованы лично со мной. Нарушение распорядка чревато неотвратимыми последствиями. Произнеся все это, я облегченно выдохнул, удивившись тому, что произведенное мною усекновение прав и свобод группы лиц не образовало внутри моей демократической сути ни малейшего гуманитарного протеста, даже наоборот.
Девушки нервно хихикали, все пять юношей с театрального отделения принялись играть желваками, немедленно пытаясь добиться схожести с декабристом Пестелем, комиссар-пианист довольно тер ладони, секретная в тот год племянница писателя Пришвина или Паустовского ходила по длинному школьному коридору с отвлеченно-потерянным выражением лица, старательно кутаясь в теплый шарф, который по размеру слабо отличался от двуспального английского пледа.
Опустив много подробностей, скажу одно – чрезвычайный режим, который я ввел в лагере в первый день, и меры, которые я принимал в другие дни, себя оправдали и уже совсем скоро не вызывали протеста у студентов. Палыч вечерний был не единственной нашей проблемой. В область на время осенней уборки из других регионов были прикомандированы водители грузовиков со своей техникой. В первые дни с наступлением темноты пространство вокруг школы наполнялось гулом моторов и резким светом автомобильных фар. Шоферы страстно желали развлечений. Иногда я думал, что разделю участь поэта-дипломата Грибоедова, закрывая собой дверной проем здания.
А слесарь Палыч в первый вечер не пришел. Потом он приходил часто, но обученные мной первокурсники театрального отделения вполне умело забалтывали его, и, ломая телом кусты, он уходил домой, обещая прийти завтра и устроить, наконец, городским настоящий блицкриг.
Всякая тирания лишь тогда чего-нибудь стоит, когда посредине жестокого правления устраивает для своего народа праздник, дабы миряне громким пением, ритмичными телодвижениями под звуки музыкальных инструментов, созерцанием нехитрых зрелищ, участием в подвижных забавах избавлялись от накопившегося озлобления, наполняя свободное место неожиданной порцией любви и уважения к своему управителю.
Завтра за нами придут автобусы, а сегодня вечером у нас дембельский праздник. Я предложил «созерцание нехитрых зрелищ», например, меня бы очень устроила спокойная развивающая игра в города на семьдесят человек, но радостные студенты решили устроить конкурс привидений под названием «Глюк 86».
Заглянувший днем Палыч опять было завел старую песню, что любит нас уже как родных, но просто обязан вечером устроить напоследок кровопролитие. Узнав, что у нас в плане не танцы, а конкурс привидений, он неожиданно разволновался. Оказалось, что он давно мечтает показать на большой публике очень страшное привидение, которое называется «человек повешался». Нарушить свои правила и впустить в школу после заката самого страшного аборигена района… Может быть, это и разумно, может быть вовлеченность в общее действо и его трезвое состояние помогут нам пережить и этот вечер?
После позднего прощального ужина, когда все ушли готовиться к ночному шабашу в мое окно постучали. Под
