Трудно быть хорошим - Ричард Форд

Шейн сорвал полотенце с крючка и бросил Сюзанне.

Она прижала его к груди и спросила:

— Что случилось?

— А как тебе кажется, что? О боже, Сюзанна, где твой стыд?

— Прости, — сказала она смущенно, — я все время забываю, что ты уже большой мальчик, — и обернулась махровым халатом. — Иди в кухню, я приготовлю завтрак.

Сюзанна сварила яйца, поставила на стол красные керамические тарелки. Желтки были словно апельсин — блестящие и оранжевые. Такое разнообразие красок вскружило Шейну голову, что, впрочем, не мешало ему уплетать за обе щеки. Ругать его, кажется, никто не собирался. Он уже не жалел, что приехал в Мендосино. Сюзанна, как обычно, громыхала кастрюлями и сковородками. А Шейн вдруг понял, что любит ее, хоть она и виновата во всех недоразумениях. Вечно у нее какие-то сложности. Чарли Харрис звал ее за это «нонконформисткой». Попросишь, например, Сюзанну что-нибудь сделать — будь уверен, что она сделает все наоборот. И все же ему нравилось ее независимое упрямство, потому что и он был упрямым. У них были общие ошибки и заблуждения.

Сюзанна убрала со стола, попросила его сунуть полотенца в шкаф и стала собираться в город. Шейн захотел поехать с ней, но его не взяли.

— Да не устану я в дороге, — упрашивал он. — Хочу еще разок посмотреть Мендосино. Я бы помог тебе донести сумки с продуктами.

— Все потом, — отрезала Сюзанна. — Поедем завтра. У меня будет больше времени. Сегодня я опаздываю на йогу, и на прием к врачу успеть надо.

Мама подошла к нему и обняла на прощание. Шейн вдохнул свежий приятный запах ее волос. Прижавшись к нему, она сказала:

— Я люблю тебя очень, очень, — и добавила: — А пока иди, приведи себя в порядок.

Шейн покорно вышел из дома. Он вспомнил, что мать упомянула в разговоре доктора. Слово «доктор» его всегда настораживало, как слова «учительница», «полицейский». А вдруг Сюзанна больна? Тут же вспомнилось, как бабушка в марте просила отправить матери поздравительную открытку ко дню рождения и как он на эти деньги купил сладости.

— Ну что толку теперь от этих сладостей, если Сюзанна стоит одной ногой в могиле? Какой же ты бесчувственный чурбан! — сказал он сам себе, пнув ногой сосновую шишку.

Все беды, казалось Шейну, происходят от того, что люди забыли о добродетели.

Перед обедом Шейн сидел в амбаре позади машины и смотрел на птичью возню под стропилами, когда вошел Бентли и прервал стремительный полет его фантазии. Живьем он выглядел еще менее привлекательно. Бентли был похож на кривоногого старателя, который ел последние сорок лет только песок, отчего его гнилые зубы стали похожи на кусочки песчаника, вбитые в десны.

— Как поживает наш мальчик? — спросил он неестественным, но приятным голосом, положив локти на дверцы машины.

— С мальчиком все в порядке, — ответил Шейн.

— Я рад, коли так. А теперь иди сюда, поговорить надо.

Шейн неохотно слез с машины, руки сами собой сжались в кулаки. Еще в Иньокерне он решил, что если Бентли будет распускать руки, он в долгу не останется.

— Да ты не бойся. Бить я тебя не собираюсь.

— Попробуй только, — пробормотал Шейн.

Бентли поднял ковбойский ботинок из дорогой кожи и достал сигарету: в этом удовольствии он никак не мог себе отказать.

— Я уже давно ни на кого зла не держу, — сказал он. — Если бы я хотел, я бы сложил тебя и засунул для начала в карман рядом с пачкой «Мальборо».

— Я тебя тоже предупредил, — сказал в ответ Шейн.

— Все дело в том, Шейн, что мы с твоей матерью хорошо живем, и я не хочу, чтобы приезжал откуда-то вот такой молокосос и все нам тут портил. Если ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное, я мигом засуну тебя в чемодан и отправлю по почте старикам.

— Ты не имеешь права мной распоряжаться.

Бентли ухмыльнулся, обнажив пеньки своих зубов.

— Еще как имею, — сказал он, — до тех пор, пока ты к находишься на моей ферме и живешь здесь с моего согласия. Но это еще не все. У меня есть новость для тебя, мой друг — я определяю тебя на работу.

Бентли и слушать ничего не стал и, толкнув Шейна в грудь, сказал:

— На твое усмотрение: можешь работать на ферме, красить, убирать, а можешь ходить со мной на фабрику.

— И что же ты производишь?

— Что я произвожу? — переспросил Бентли. — Я произвожу уток.

Они сели в фургон и отправились на фабрику. В машине пахло кожей и табаком.

— Вон там, видишь? — махнул он рукой, когда они объезжали холм справа. — Если подняться на вершину, потом спуститься в овраг — будет второй мой участок в двадцать акров.

— У тебя там еще дом? — спросил Шейн.

Бентли многозначительно посмотрел:

— Нет, там дома нет, там ничего нет. Там просто участок земли. Очень большой. Как-нибудь туда на пикник выберемся.

— А дедушка любит ездить на барбекю,[3] — сказал Шейн.

— Жареное мясо мы не едим. Сюзанна готовит здоровую пищу. Вообще, запомни, женщина по природе своей боится мяса, — он включил радио — какой-то провинциал тоскливо запел. — Слушай, дорогой, я хочу, чтобы ты хорошо провел лето. Я не собираюсь ничего тебе запрещать, я в свое время тоже ни в чем себе не отказывал. Но меру знать надо, в этом все дело. В общем, сам смотри. Будешь продолжать в том же духе — пропадешь.

— А дедушка говорит, что я угожу в исправительную колонию.

— Во, и туда тоже, — закончил разговор Бентли.

Фабрика располагалась на окраине города, в здании, где раньше, похоже, был автомагазин. Десять или двенадцать лохматых мужчин и женщин сидели за деревянным столом. Они действительно делали уток, вернее, светильники в виде уток. Сначала наклеивали два куска толстого целлулоида на металлический каркас с гнездом для лампочки. Две склеенные половинки утки для прочности обвязывали резиновой лентой и клали сушить на день-два. Убрав лишний клей растворителем, клали их в картонные коробки с упаковочной стружкой. Красная цена этим уткам долларов двенадцать за штуку, но их продавали в захолустных магазинах по сороковке. Сырье везли аж из Гонконга.

Шейн был потрясен. В его голове не укладывалось, как это можно сколотить состояние на целлулоидных утках. Тут что-то не так с арифметикой, решил он. Сорок долларов?! Кто за нее даст сорок долларов? Кинозвезда? Где взять столько кинозвезд, обожающих целлулоидных уток, готовых покрыть расходы Бентли на покупку фермы? Слишком невероятно, чтобы быть правдой. Шейну очень хотелось, чтобы дед, который всегда твердил о трудолюбии, хоть глазком посмотрел, как Бентли слоняется, покуривая, и шутит с рабочими. Он сказал бы, что настоящие американцы так не работают. А Шейну нравилось. Никто на фабрике не относился к работе слишком уж серьезно. К тому же высокая блондинка с интересом поглядывала на него из другого угла. Он тут же напридумывал бог весть что! Шейну сразу захотелось работать на фабрике.

— Завтра утром и начнешь, — сказал Бентли, — будешь упаковывать уток. Поначалу с ног станешь валиться от усталости, во сне уток наглядишься, потом привыкнешь.

Рабочий день кончился, все ушли, они закрыли дверь. По дороге домой мысли Шейна вернулись к Сюзанне, и он спросил, все ли у нее в порядке.

— Конечно, — ответил Бентли. — Все хорошо. Она замечательная женщина. Самая замечательная.

— Я имел в виду ее самочувствие. Она больна?

— Больна? Нет. Просто у нее какие-то женские проблемы. Когда вырастешь, поймешь, у каждой женщины они возникают, рано или поздно. От них никуда не денешься, и помочь нельзя. Через это она проходит сама, — вздохнул Бентли. — Давай поговорим об этом потом, дома.

Но дома Шейн не начинал разговор на эту тему — он боялся того, что мог услышать — а Бентли ничего не хотел добавить к сказанному. Поэтому они пошли в амбар и стали возиться с «крайслером», пока оба не промаслились окончательно. Почистили поршни и цилиндры, карбюратор, проверили тормоза. Бентли показал, как он сделал, чтобы двигатель съедал меньше горючего.

— Давай-ка проверим зажигание, — сказал Бентли, вытирая лицо ситцевой тряпкой в горошек.

Он разрешил Шейну сесть за руль и включить зажигание. Двигатель молчал.

— Жми на педаль.

Попробовал еще раз, мотор заревел, оглушая, и всполошил малиновок и ласточек. Шейн отпустил медленно педаль и почувствовал восторг: энергия пронзала его насквозь, как будто он был решето.

Недели через три Шейн отправил своему приятелю Бурту открытку в Иньокерн. Он-то, кстати, и ударил полицейского во время взрыва. Написал про комнату, про ферму, про фабрику.

— Если хочешь, приезжай, — писал он, — можно поставить еще кровать в мою комнату. И не думай, что это неудобно. Все ерунда.

Два раза он разговаривал с дедом и бабушкой по телефону. Они спрашивали, как ему живется. Какими далекими они были сейчас! Собирались попутешествовать, пока Шейн гостит у матери.