Прощание еврейки - Маргарита Хемлин

Рука-то у Берты, хоть и криво, но заросла. И у Матвея Григорьевича горло затянулось. А Генрих сильно заболел, месяц в себя не приходил.

Докторша посоветовала покой и питание.

Матвей Григорьевич высказался:

- Я, конечно, дурак. Но и ты, Берта, тоже дура. На поводу у контуженного пошла. Слава Богу, не дошло до серьезного.

7

Когда Генрих поправился, Матвей Григорьевич предложил всем вместе поехать в Киев. Город большой, людей много, мастера нужны. Жить надо, а без мебели - никак, тем более в столице. В Артемовске ждать хорошего нельзя: и ему тяжко, и Берте худо.

Отношения с Бертой были, можно сказать, братские. Пока за Генрихом ухаживали, о себе не думали.

А тут ехать. На каком основании? Матвей Григорьевич высказался за то, чтобы записаться, но уже в Киеве. В Артемовске не хотел людей беспокоить таким поступком.

Берта согласилась. Только спросила, а как же: вернется Кляйн, ведь Генрих его сын.

Матвей Григорьевич ответил, что Кляйн, дай Бог ему, конечно, здоровья, если и не был убит в бою, то наверняка с войны отозван и в лагере теперь трудится за то, что немец. Рассказал, что все немецкое Поволжье с детьми-старухами не то арестовали, не то выселили в трудовые лагеря в Казахстан, в Сибирь, за Урал еще в августе 41-го. Ходили такие достоверные слухи на фронте.

- Так что со всех сторон Геньку надо спасать от такого фатера.

В Киеве устроились хорошо.

Дом капитальный. Правда, только первый этаж и что пониже уцелело. Заняли помещение в полуподвале, зато большое.

Пришли знакомиться старик со старухой с первого этажа - Галина Остаповна и Василь Васильевич.

- Вы еврэи?

- Евреи, - ответил Матвей Григорьевич и за себя, и за Берту.

- А говорылы, усих еврэив того. Повбывалы. По усий земли.

- Не всех, - возразил Матвей Григорьевич.

- А вы з откудова? - поинтересовался старик.

- Со Сталино.

- Знаю, то Юзовка. Багато там ваших положили?

- Много не много, а дочку мою убили. Мне хватило.

- Ага-ага.

Помолчали.

- Ну шо ш, живить. Хлопчик у вас хороший. Дай Боже, дай Боже…

И пошли себе, переговариваются:

- От бачишь, Остаповна, а ты говорыла, усих…

- Мовчи вже, дурэнь старый, я ж так сказала тоби, по сэкрэту, то ж мэни по сэкрэту Клавдя розповила… А ты аж зараз у облыччя. Нэззя ж так, трэба з подходом, по-людському.

Матвей Григорьевич устроился на мебельную фабрику. В особый цех, где трудились для начальства. Он сразу выдвинулся. Заказов полно, один другого почетнее.

В составе коллектива каждый выходной ходил разбирать завалы на Крещатике.

Первые разы возвращался счастливый:

- Берта, я когда камни сворачиваю и в сторону кидаю, мне кажется, я Цилечке воздух даю.

Потом, видно, физически надорвался и ходить перестал.

Ну, что сказать. Больной есть больной. Как его ни крути. К тому же выпивать стал. Со стариком с первого этажа. Василь Васильевич - ничего, привычный, а Матвею Григорьевичу плохо. Но как-то устраивался.

Надо сказать, что к Берте Матвей Григорьевич претензий не имел. По крайней мере, упреков не высказывал. И нежности она от него не видела.

Первое время мечтали о совместном ребеночке, но так, не то чтобы в умилении, а в рабочем порядке. А потом совсем сошло на нет.

Берта шила, Остаповна приводила заказчиц - соседок с улицы: по мелочи что пошить и серьезное.

Вообще-то Берте это было лишнее - денег Матвей Григорьевич, как мастер-золотые руки, получал много. Но и ей квалификацию терять ни к чему.

8

Так ли, сяк ли, а жизнь налаживалась. К 49-му году оклемались немного.

Генрих учился с отличием. В школе хвалили.

Как-то после родительского собрания учительница задержала Берту таким вопросом:

- Товарищ Зись, а что ваш мальчик на шее носит? Я сама видела, на веревочке. Конечно, не мое дело. Но ладанки всякие, крестики и прочее отвлекают. Это советская педагогическая наука давно доказала. А ваш Геня, когда волнуется, так за эту веревку хватается. И даже довольно страшно - как бы не задушился.

- Какой крестик, Боже мой! Он там ключи от дома носит. В кармане теряет, сами понимаете - мальчик… Ничего нет, уверяю вас! - отвертелась Берта, а сама стала сильно красная.

- А вы булавочкой ключики прикалывайте к карману, и веревочку длинную делайте, для удобства открывания двери. Я всем советую. Сама пробовала.

Однако Бертиным объяснением учительница осталась недовольна.

И вот на уроке, отвечая на заданный вопрос, Генрих как всегда сильно разволновался и очень рванул веревочку на шее. Она оборвалась от частого употребления - и прямо на пол упал орден.

Учительница в крик:

- Безобразие! Это великий знак отличия и славы, а ты его на шее таскаешь, как черт знает что! Откуда у тебя орден?

- Матвей Григорьевич дал.

- Как это - “дал”? Пусть ко мне придет, я с ним поговорю по существу дела.

Ну и поговорила.

Стыдила за орден, за безответственное хранение правительственной награды и даже заметила, что многие евреи халатно относятся к проблемам советского социалистического строительства, так как, конечно, тут не их родина. Теперь это очевидно всему народу и газеты пишут. А если орден достался Матвею Григорьевичу просто, так его и отобрать недолго. И заключила, что семью Зись нужно рассмотреть пристальней, при свете дня, не завелось ли в ней еще чего пострашнее орденов на веревочке.

- Что для вас, Матвей Григорьевич, и для вашего сына игрушки, для миллионов советских людей свято, - припечатала ситуацию учительница и повернулась на каблучках.

Матвею Григорьевичу бы промолчать. Но он учительницу догнал и грубо толкнул в спину. А она, хоть имела большой вес, со всей своей массой упала лицом на пол.

Ну, кровь, крик, милиция, протокол. Грозили дело отправить в суд. Показательное хулиганство.

Геню из школы исключили за недостойное поведение.

Берта ходила к учительнице домой. Плакала-просила.

Но та осталась непреклонной:

- Вы, - говорит, - евреи, все такие. Я вам честно скажу, что вас надо отдельно держать. И вы это сами доказываете своим поведением.

Но в конце концов заявление забрала.

Состоялся товарищеский суд, и то слава Богу, не уголовный. Позор, конечно. И не за что, а стыдно.

Защищал Матвея Григорьевича только Василь Васильевич, хотя и выпивший:

- Матвей Григорьевич если шо и допустыв, то його трэба выбачыты. Вин вийну пройшов наскризь.

Из зала кто-то крикнул:

- Кому война, а кому мать родна!

Тут всё и кончилось. Как стоял, Матвей Григорьевич, так и свалился. Врач сказал: в голове что-то сорвалось.

Похоронили Матвея Григорьевича.

Ну, что делать: Геня исключенный, Берта сама, без опоры.

К тому же дошла очередь до их дома. Снесли в момент для последующего восстановления, а жильцов переселили на улицу Миллионную. Кроме Карповны с Васильевичем, Берты с Генрихом в новой квартире заняли места один холостяк и одна холостячка.

9

Новое жилье - новая жизнь. Так Карповна и заверила Берту.

Геню сначала ни в какую школу не брали, но потом все же приняли. Отучился хорошо, спокойно. После - Карповна порекомендовала определить его в ремесленное училище по железнодорожному делу: и важная специальность, и обеспечение.

И хорошо.

В искусстве шитья Берта превзошла всякие ожидания: заказов много - и мужчины, и женщины. Такая редкость - чтобы обоим полам, а уж удобно - прямо семейный мастер.

Геня закончил училище, направили работать: и форма, и паек, и серьезность.

Правда, в комсомол вступить не успел, но за счет характера выдвинулся и был на хорошем счету. Берта рассчитывала, что дальше пойдет в институт по профилю. Однако Генрих проявил самостоятельность и сказал, что после училища отработает сколько надо и даже больше, если потребуется, а дальше отправится в медицинский. Время не поджимало - в армию у него был белый билет по здоровью.

Шел по рабочей подготовительной части. И поступил-таки!

Карповна на праздновании события прослезилась и выступила с тостом:

- Дорогая Берта! Ось якэ тоби щастя! Хворий скилькы бажаешь, а вдома свий ликар - выликуе. Так шо ты тэпэр ничого нэ бийся! Настоящэ життя у тебэ наступыло! Жалко, нэма з намы за цим святковым столом ани Матвия Григоровыча, ани мого Васильовича!

Ну, дальше так.

Геня закончил институт и по распределению поехал в районный центр Козелец. Берта хотела за ним, но Генрих отговорил: я же временно, а тут у тебя и клиенты, и Карповна на ладан дышит. А я на автобус сяду - и через два часа дома. Только телеграмму дай - и тут!

Разумно и логично.

Никаких телеграмм, конечно, Берта не посылала. Виделись с Геней редко-редко. Ждать - дело хорошее. Очень скрашивает жизнь.

Но все же Берта тосковала. Вспомнит Эстерку, Дитера Францевича, Пауля, Матвея Григорьевича, родителей - мука нечеловеческая. А когда до Кауфманов с Цилечкой дойдет - хоть что.