Город собак - Анна Никольская

Следующим утром, лишь взошло солнце, и бодрым, как труба, криком прокричал петух, люди не пошли в банк и ратушу, не стали жарить яичницу из четырёх яиц и играть в солдатики. Они пришли на площадь, где их ждали Хемс и Акбылу.

Шарманщик достал из саквояжа волшебную палочку, полую, с небольшими отверстиями, поднёс к губам, и над городом понеслись дивные звуки, ничем не уступающие мелодиям шарманки. Заслышав их, Акбылу воздела нос к небу и звонко завыла, что привело детвору в восторг. А когда Хемс принялся фокусничать, ходить на руках, жонглировать и показывать пантомиму, люди громко захлопали в ладоши.

И на следующее утро пришли безназванцы на площадь, и через день, и через неделю. Лишь поздно ночью возвращались они домой, чтобы уснуть, а Хемс и Акбылу ночевали у подножия южного склона в старенькой дорожной палатке.

Со временем безназванцы и Хемс научились понимать друг друга. За те несколько недель, что шарманщик с собакой провели в городе, он успел выучить их нехитрый язык. Хемс рассказывал безназванцам о дальних странах, об обычаях и нравах, царящих в других землях. Словно свежий воздух, ворвавшийся в отпертый дом, появившись в городе, Хемс и Акбылу заполнили собой всё пространство. Для безназванцев, и не подозревавших о том, что они не одни в этом мире, речи шарманщика были откровением. Затаив дыхание, слушали люди рассказы Хемса и начинали понимать, как скучно и серо жили они.

— Жажда чуда проходит через всю нашу жизнь. Ожидание его у людей в крови, иначе жить невозможно, — говорил Хемс, и слова его были вдохновенны, туманны, чудесны.

А в это время господин Олз, один-одинёшенек, сидел в опустевшей ратуше и думал. Он был подавлен и не умыт, блеск сошел с давно не полированных ногтей. С мрачным гневом Олз рисовал себе неизбежный конец, слушая доносившийся с площади смех. Чужой смех был ему досаден, и Олз подозревал, что смеются над ним. Шарманщик Хемс, напичканный всякими предосудительными убеждениями и запретными суждениями, нарушил спокойное течение его жизни, весь городской уклад и, что самое ужасное, пошатнул его авторитет. Безназванцы, всегда кроткие и доверчивые, теперь не слушали Олза. Прожив всю жизнь без выходных и праздников, без веселья и радости, они поняли вдруг: на свете есть что-то лучше, добрее, светлее, чем их мир. Скоро, очень скоро осознают они, что жили не так, захотят изменить свою жизнь, и тогда Олзу придёт конец. Этого он допустить не мог.

Стояла прозрачная ночь с её нежными красками, с перламутровой водой в тихой речке, чётко отражавшей неподвижную зелень кувшинок, с бледным, утомлённым бессонницей небом, со спящими облаками. Было тихо, слышалось лишь поскрипывание цикады, что притаилась во влажной траве. Олз решительно вступил на опустевшую площадь, внушительно постукивая калошами.

— Добрый вечер, господин Олз, — добродушно приветствовал его шарманщик, пакуя реквизит. — Отчего вы не приходите на представления? — с искренним сожалением спросил он, поднимая тяжёлый саквояж и собираясь идти на ночлег. Акбылу смотрела на Олза настороженно.

— Дела, понимаете ли, дела. Кто-то же должен работать в этом городе, — побаиваясь собаки, нервно пожал плечами Олз, но тут же мягко добавил: — Я, с позволения, хотел пригласить вас отужинать.

— О! С превеликим удовольствием! — обрадовался Хемс. — Мы с Акбылу ужасно проголодались — собака облизнулась.

— Тогда прошу за мной, это совсем недалеко, — Олз растянул рот в подобии улыбки, обрадовавшись тому, насколько легко угодил простодушный Хемс в ловушку.

«Его надобно убить за один лишь прямой и честный взгляд», — подумал Олз и направился к ратуше, ведь жил господин Олз именно там.

— Ах, почему этот воздух нельзя разливать по бутылкам?! — с блаженной улыбкой говорил Хемс, доверчиво следуя за Олзом и глядя в ночное небо, опрокинутое над землёй, словно перевёрнутая крышка маслёнки.

Олз не знал, что на это ответить. Со скучающим выражением опустил он и поднял белёсые ресницы:

— Вот мы и дома, — обычно пронзительный голос стал хрипловато-вкрадчивым. — Располагайтесь, я принесу ужин.

Шарманщик с любопытством разглядывал внутреннее убранство ратуши, которое, впрочем, не отличалось от того, что царило в остальных сорока четырёх постройках.

Стол был накрыт, и Хемс с аппетитом принялся за угощение, подкидывая лакомые кусочки Акбылу.

Олз ничего не ел и задумчиво глядел на шарманщика.

— Зачем вам этот город? — спросил он вдруг.

— Не понимаю? — Хемс удивлённо поднял брови.

— Может, вы собираетесь возродить здесь менестрелей? Или открыть ресторан, а может быть, цирк? — Олз устало снял с носа очки в металлической оправе.

— Что вы! Акбылу и я веселим людей, только и всего, — с непосредственностью ответил Хемс и улыбнулся.

— У меня к вам предложение, — проговорил Олз, не сводя с шарманщика глаз. — Коммерческое.

— Готов выполнить любое ваше пожелание, если это не означает сделку с совестью, — шарманщик вдруг перестал улыбаться.

— Покиньте город.

В комнате повисла пауза.

— Увы, я не могу этого сделать, — с неожиданной твёрдостью ответил шарманщик. — Я нужен людям.

Лицо Олза дёрнулось, но тотчас просветлело:

— Отчего же вы не едите пирог? Чудесный ежевичный пирог, очень рекомендую. Ваша собака ведь голодна? Дайте и ей кусочек.

— О, благодарю! — Хемс взял кусок пирога и, разломив надвое, по-братски разделил с Акбылу. — Очень вкусно, — похвалил он, жуя с аппетитом.

— Поздравляю, ты выиграл конкурс простаков! — воскликнул Олз и, словно злой гном или капризная женщина, захихикал. — Не понимаю, как такой легкомысленный мотылёк и недалекий небокоптитель, семьдесят килограммов бездельника и разгильдяя, мог занять моё место? — лицо Олза скривилось, как у дьявола. — Ну-ну, без балетных номеров, — с ноткой отвращения ухмыльнулся он, заметив, как шарманщик покачнулся, зашедшись неистовым кашлем.

— Мне нездоровится, — чуть слышно проговорил Хемс.

— А ты съешь ещё кусочек, — отечески предложил Олз. — Что, потерял аппетит? Знаешь, а ведь я весьма желчен, вдобавок чрезвычайно раздосадован и зол. Как ты, наверное, заметил, меня интересуют не столько ноты, сколько банкноты. Мне нужно, чтоб остолопы вновь начали работать, я ведь не Рокфеллер, чтобы всех содержать на субсидии. А посему ты должен умереть, иначе нельзя, — глядя в лицо шарманщика, Олз точно бредил. — Но не грусти, ведь ты погибаешь во имя добра, человечества и… и всё такое прочее. А убить человека — так просто! Тут даже физическая сила не нужна, достаточен такт, тонкость, предупредительность и горячий ежевичный пирог. Да, это ничтожный городишко ничтожного народишки, ютящийся на задворках второстепенных гор, но это всё моё! — гневным шёпотом, не разжимая челюстей, говорил Олз, и вокруг него густился воздух.

Шарманщик не слышал Олза. Красный, горячий туман хлынул в его голову и овладел сознанием. Веки отяжелели и полузакрыли глаза, кровь зашумела в ушах размеренными толчками. Голова короткими внезапными рывками падала всё ниже, и, сильно качнувшись, он вдруг с испугом открыл глаза.

— Акбылу, пойдём, милая, — слабым голосом позвал он собаку. Акбылу жалобно заскулила, попыталась встать, но упала. Хемс с трудом поднял её на руки и, шатаясь, пошёл прочь.

— Иди, иди, а то помрёшь здесь, придётся тащить. А у меня радикулит, — наверное, впервые в жизни Олз улыбался искренне.

Хемс и Акбылу умерли у южного склона, в своём нехитром жилище. Это произошло так же тихо и просто, как если бы кто-то дунул на свечи, горевшие в тёмной комнате, и погасил их…

Когда утром жители города пришли на площадь, к своему удивлению, они не нашли там шарманщика и его собаку. Обеспокоенные, заспешили люди к холмам, туда, где в старенькой палатке жили Хемс и Акбылу. Там и нашли безназванцы тела шарманщика и его верного друга. Акбылу лежала на руках хозяина. Умирая, она подползла ближе, чтоб попрощаться, да там и кончилась. Шарманщик крепко обнимал собаку, а на лице играла точно позабытая им улыбка.

Горе охватило сердца безназванцев. Поняли они, чьих рук это дело — один-единственный человек в городе мог совершить это чудовищное преступление — и в души людей пришли гнев и ненависть. Кто-то воскликнул, призывая немедленно идти в ратушу и расправиться с Олзом. Толпа ринулась наружу, но неожиданно внимание её привлёк еле слышный в потоке человеческого несчастья плач. Поражённые безназванцы увидели, как из-за шарманки одна за другой высунулись ровно четыре испуганные золотистые мордочки.

То были дети Акбылу.

Люди забрали щенков с собой. Решительно шагали они к дому Олза, но ненависть, переполнявшая сердца, уже не была столь неистовой.

А Олз не терял времени даром. Лишь толпа показалась у ратуши, он вышел навстречу и высоким голосом воззвал: