Проходные дворы биографии - Александр Ширвиндт

Нездоровый обывательский интерес к знаменитостям был всегда, но не в такой же степени. Я когда-то делал на телевидении серию передач из цикла «После спектакля». Там заседали мужчины и обсуждали проблемы творчества. Мужчины были прекрасные: Державин, Миронов, Богачев, Высоковский. На сцене (а снимали мы в сгоревшем потом Доме актера) сидел джаз под управлением Леши Козлова.

Вот отрывок из одной передачи:

ЗРИТЕЛЬ. Я зритель. Рядовой и любознательный. Это я говорю с гордостью… Я, товарищи, действительно хочу все про всех знать. Почему ваш клуб меня радует? Он мне будет помогать в моих бесконечных спорах с женой об искусстве… Это важно. Теперь дальше. Хочется знать, куда направится наше искусство и кто муж Наташи Ростовой? Дальше. Правда ли, что Юрий Никулин – в то же время еще и клоун? Может ли такое быть? Да что ходить далеко за вопросами: вот я вижу здесь неизвестного молодого товарища. Простите, как ваша фамилия?

– Миронов.

– Простите меня, товарищ Миронов, вы случайно товарища Менакера не знаете? Я бы ему многое рассказал о похождениях его сына.

– О каких похождениях?

– А вы не знаете?

– Нет.

– Восемнадцать раз разводился, понятно? А сам молодой. Он в Театре сатиры Дон Жуана представляет.

– Нет, вы знаете, сын Менакера еще не женат.

– Откуда вы знаете?

– Это я.

– А папа?

– Папа женат.

– На ком?

– На маме.

– Спасибо. Вот это новость номер один. А почему не вышла вторая серия «Идиота»? Кто муж Вертинской? Где живет Олег Табаков? Есть ли автомобиль у Игоря Кваши, и если нет, то почему? Вы видите, товарищи, вопросов много, вопросы важные. Все имеют прямое отношение к большому искусству. А вы женаты? На ком?

Это было каких-нибудь 40 лет назад.

Дворами вышел из города и, минуя пробки, не спеша побрел к природе. Я сейчас живу на старой дедовской даче моей супруги под Истрой, в Новом Иерусалиме. Поселок НИЛ (наука, искусство, литература), 34-го года. Тогда Сталин отдал каким-то наукам, искусствам и литературам огромный бугор. Слава богу, что там страшная дорога – овраг – и настоящие хозяева жизни не могут туда въехать. А провести шоссе невозможно. Там жили писатель Илья Эренбург, актер и чтец Дмитрий Журавлев. Раньше просыпаешься в 6 утра, из-за забора, как дятел, стучит машинка. Это Эренбург.

В поселке есть библиотека. И там как-то устроили вечер памяти Журавлева. Меня позвали. Чистенько. Получают библиотекарши по-прежнему гроши. Специальную экспозицию сделали. Угощали огромным пирогом с вареньем. Никаких виски и устриц.

В библиотеках нашей сферы работают очень знающие люди. А молодежь приходит и спрашивает (это не анекдот): «Дайте мне пьесу Вампилова «Уйти на охоту».

Я придумал себе хорошее занятие – читать что-то забытое. Как модно было говорить: «Вы знаете, вчера «Войну и мир» перечел». Перечел… Что значит, он ее никогда не читал.

Я люблю пиратскую литературу и сейчас с удовольствием, когда никто не видит, цапну какой-нибудь флибустьерский роман. Есть замечательные малоизвестные пиратские истории. Такая наивная прелесть. Такие мощные Робин Гуды, которых никогда невозможно победить.

В прежние годы, когда появлялась подписка на какой-нибудь многотомник, в Химках, на пустыре, ночью все на эту подписку записывались. Причем не важно было, на что. Горели костры, и надо было отмечаться несколько раз за ночь. Если тебя нет – твою фамилию вычеркивают. Но чтобы не каждый день не спать, можно было договориться с кем-то: одну ночь не спит он, другую – ты. Я никогда не забуду, как мы записывались на Ожешко. Писательницу Ожешко. Никто ее не помнит, а у меня до сих пор где-то есть двенадцатитомник Ожешко. Ну как можно было не взять?

Самое смешное, что моя жена, с которой мы тогда еще не были женаты, тоже выстаивала в Химках очередь за подписными изданиями. Так у нас в семье оказалось двадцать четыре тома Ожешко.

Книги обязательно надо читать. Главное – не выписывать понравившиеся цитаты. Потом такие цитаты создают ощущение, что это твои мысли.

Вышла замечательная книжка воспоминаний Вертинского. Огромная, толстая. Ее не знаешь, как читать: если лежа – она убьет (а «засыпаемость» в мои годы уже высокая).

Сейчас чтение превратилось в снотворное: какая бы шикарная книжка ни была, десять страниц – и все. А если это Вертинский – то летальный исход!

Пешком далеко не уйдешь. Придется садиться в машину. Слава богу, навыки вождения еще сохранились, притом что стаж моего автомобилизма 60 лет.

В Москве одна из первых частных иномарок была у Никулина. Я помню, он с каких-то своих цирковых гастролей приволок старый дизельный «мерседес». Дизельное топливо Никулину наливали прямо в салон из асфальтовых катков (так как на колонках такого топлива не было в помине, а если бы и было, то за него надо было что-то платить, а водители катков считали за честь залить любимого клоуна дизельной жижей), и машина ездила, изрыгая черный дым, а народ стоял и глазел.

Раньше для ремонта всех машин, которые покупали в комиссионке, нужны были четыре вещи: эпоксидка и мыло – для бензобака (заделывать дыры), горчица – в радиатор, если потек, и проволока – для глушителя. А сейчас открываешь капот – и видишь практически компьютер. Вообще сейчас автомобили стали, как туалетный столик у кокотки.

В свое время я был специалистом по карбюраторам. В кругу интеллигенции слыл очень опытным, чинил всем карбюраторы. А потом появились первые робкие возможности у отдельных граждан купить какую-нибудь списанную иномарку. Один мой ныне покойный друг через свои связи с дипкорпусом приобрел себе «форд» – огромный, 1726 года выпуска, но «форд»! Все мы пришли посмотреть на это чудо. «Форд» проездил несколько дней и встал. Начались муки по его восстановлению. Запчастей для него, естественно, было не достать. Дошло до того, что машину, опять же через какие-то дикие связи, перевезли на ЗИЛ. И местные умельцы, которые собирали правительственные автомобили, взялись вытачивать своими руками некую деталь для коробки скоростей. И «форд» с этой деталью поехал!

Проехал он километров десять – и накрылся карбюратор. Ну тут уже ко мне. Помню как сейчас: огромный двухкамерный карбюратор. Обычно-то я разбирал «Победу», «Москвич», немножко «Волгу» – это я делал буквально с закрытыми глазами. А тут – карбюратор сам размером с «Победу». Но я взялся. Разобрал его – а там миллиард деталей, винтиков, жиклеров. Я в панике: ну все! Запомнить, что, как и где стояло, нереально. Но я его собрал. Правда, осталась гора лишнего. Разбирал я его на простыне, чтобы ничего не потерять, и под конец сложил за края эту простыню примерно с двумя килограммами железа. Но «форд» завелся! И друг мой смог отъехать от моего дома. И даже метров двадцать проехал. И тут иномарка встала навсегда.

Раньше для покупки «Жигулей», как и подписных изданий, приходилось на протяжении месяца еженощно отмечаться на пустыре под городом Химки. Один прогул – и вылетаешь из списка. Зяма Гердт, Андрюша Миронов и я создали команду для дежурств. Когда выпала моя очередь и я посмотрел на собравшуюся в Химках публику, то, заподозрив неладное, позвонил Гердту: «Зяма, это не запись на «Жигули». Это перепись евреев!»

У меня когда-то угнали машину. Опытные люди сказали, что существует целая криминальная система, обслуживающая «своих». Если кто-то из «своих» разбил, допустим, левую фару, он подает заявку – нужна левая фара для такой-то машины такого-то года. И угонщикам дают задание – найти. И вот едет угонщик и видит: стоит то, что надо. Фара целая. Машину угоняют и разбирают. Если машину не находят совсем, значит, она целиком ушла на запчасти.

Лет двадцать назад журнал «За рулем» организовал автопробег от Горьковского автозавода до Москвы. И меня позвали как известного владельца «Победы». В финале мне предложили около университета на Ленинских горах прокатиться. Машине, очевидно, лет 50, а у нее все родное. Хозяин – шикарный мужик, умелец. Я сел, он рядом. Ничего не видно. Сзади – малюсенькое окошко. Руль повернуть не могу. Спрашиваю: «Заблокирован?» Оказалось, нет. Просто с той гидравликой, а руки забыли, как тогда крутили руль. Как же я раньше пьяный, еще с десятью мужиками, на такой же «Победе» во Внуково ночью мотался? Вот что значит привыкаемость и отвыкаемость.

Не только автомобилями пользовался я. Увлекали меня и другие транспортные средства. Когда меня на ипподроме усадили в качалку и дали «порулить», я понял, что такое беговая лошадь. Ее трогаешь – и такое ощущение, что от тебя уезжает паровоз. Какая силища! Удержать – ох как не просто. Поэтому обожаю самый удивительный день на ипподроме – 8 марта. Едут одни бабы. Ветеринары, конюхи, другие службы. Высчитать даже прожженным игрокам ничего невозможно. Кто собьется, кто сразу на конюшню отправится. Непредсказуемо. Но девочки едут с таким азартом.