Молчание посвященных. Эффект бумеранга (сборник) - Александр Звягинцев

– Опомнись, Азиатский тигр! – выпучил от страха глаза араб. – Али-хан наш брат…

– Брат?! Брат?! – заклокотал Юсуф. – Жирная свинья втерлась к вам в доверие, чтобы его поганая ИСИ направляла разящие лезвия ваших кинжалов в нужную ей сторону. Глупцы, неужели вы этого не понимаете?

– Мы примем мнение Азиатского тигра к сведению, – отстраняя кинжал от своего горла, сухо сказал Махмуд. – Но как объяснить остальным братьям, зачем тебе гяур?

– Разве нам не нужны воины, брат Махмуд?

– Какой воин из человека без памяти? – удивился араб в темных очках.

– Старый самурай Осира уверяет, что люди, не помнящие прошлого, самые лучшие воины, – выкрикнул Юсуф. – Разве нам не пригодятся биороботы, не знающие страха и пощады к нашим врагам?

– Брат Юсуф, проведи нас по лабиринту твоих мыслей, – вежливо обратился к Юсуфу пожилой араб, еще не принимавший участия в разговоре.

– Рано, брат Энвер, – качнул тюрбаном Юсуф. – Пусть пока гяур постигает у старого Осиры самурайские науки, они ему очень пригодятся для исполнения наших планов.

– А если японский профессор сумеет вернуть ему память? – засомневался пожилой араб.

– Брат Энвер, – с раздражением бросил ему Юсуф, – ты забыл, что я – врач. Амнезию такой тяжести вылечить еще никому не удавалось.

– Да свершится то, что должно свершиться! – вслед за пожилым арабом в один голос повторили остальные его соплеменники и вместе с ними Юсуф.

Москва

Июнь 1990 года

Адъютант бросил сонный взгляд на вошедшего в приемную офицера и молча показал ему на дверь кабинета.

– Товарищ генерал-лейтенант, старший лейтенант Шальнов по вашему приказанию прибыл! – доложил офицер генералу Толмачеву.

– Садись! – кивнул тот на стул. – Значит, выздоровел?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

– Но, говоришь, погоны старшего лейтенанта на плечи давят?

– Так точно, давят.

– Давай, старлей, начистоту – чем вызван твой рапорт о переводе в резерв?

– Личными мотивами, товарищ генерал-лейтенант.

– Поясни.

– Зачем, товарищ генерал-лейтенант? Изменить уже ничего нельзя.

– О чем ты, старлей?

– О наказании невиновных и награждении непричастных, товарищ генерал-лейтенант.

– Вот ты о чем! – вскинул брови генерал. – Считаешь, что, наградив подполковника Савелова Золотой Звездой Героя, правительство неправильно оценило его вклад в выполнение задания особой государственной важности?

– Я не даю оценок действиям начальства, товарищ генерал-лейтенант, и не имею ничего против награждения кап… виноват, подполковника Савелова.

– Тогда в чем дело, черт возьми?

– Не могу согласиться с уголовным делом, возбужденным по факту измены Родине майором Сарматовым. Мои показания полностью игнорируются военной прокуратурой.

– Все шагают не в ногу, а старлей Шальнов – в ногу! – крутанул желваками генерал. – Что молчишь?..

– Майор Сарматов учил нас, что генеральские кабинеты не предназначены для дискуссий.

– Хочешь уйти в отставку без дискуссий?

– Так точно!

– А ты в курсе, что майору Сарматову не нужны ничьи показания? В живых твой майор больше не значится!

– Я еще значусь, товарищ генерал-лейтенант! И знаю, что в уголовном деле моего командира, светлой памяти майора Сарматова, все – неправда.

– Ишь ты! А гибель твоих товарищей по группе тоже неправда?

– Недавно я прочитал у одного писателя: есть медные пятаки многих правд, и есть чистое золото одной правды…

– Философ, понимаешь, а не старший лейтенант! А знаешь ли, философ, сколько дерьма надо перелопатить, чтоб добраться до твоего чистого золота? Что не только вымажешься в нем, но и вдоволь наглотаешься, пока доберешься. Знаешь, а?..

– «Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе!» – выдавил кривую улыбку Шальнов. – Следую этому совету, товарищ генерал-лейтенант. Прошу подписать мой рапорт.

– Ему про Фому, а он про Ерему! – усмехнулся генерал. – А скажи-ка, сокол ясный, на гражданке в милицию пойдешь служить или в ресторанные вышибалы?

– Отец у меня – мастером на заводе, учеником автослесаря к нему пойду.

Генерал побарабанил пальцами по столу, потом достал из ящика папку.

– Подполковник Савелов в приемной, товарищ генерал, – сообщил по внутренней связи адъютант. – Он только что из Берлина и просит срочно принять его по важному делу.

– Зови, – пробасил генерал и протянул папку Шальнову. – Заполни в приемной, правдоискатель хренов.

– Что заполнить, товарищ генерал?

– Анкету установленного образца. Нарисуй там подробную автобиографию и все такое… Но о тех афганских гастролях ни-ни, упаси бог!.. Не пришло еще время, понимаешь.

– Для увольнения в резерв анкеты не требуется.

– А для направления на учебу в Академию КГБ СССР требуется.

– Но, товарищ генерал…

– «Но» отставить, а про «чистое золото правды» как-нибудь на досуге еще потолкуем, философ.

– Но я…

– Готовиться к приемным экзаменам шагом марш!

– Есть готовиться к приемным экзаменам! – отчеканил Шальнов и, развернувшись, едва не наткнулся на вошедшего в кабинет подполковника Савелова.

– С возвращением в строй, Андрей! – протянул тот ему руку. – Не представляешь, как я рад тебя видеть в полном здравии…

Было видно, что Савелов действительно рад их нечаянной встрече. Но Шальнов, будто не заметив его протянутой руки, холодно отчеканил:

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – и быстрым шагом вышел из генеральского кабинета.

– Зачем так, Андрей?! – крикнул ему в спину вспыхнувший Савелов, но Шальнов уже скрылся за дверью.

– Не бери в голову, Вадим, на каждый чих не накрестишься, – показал на стул генерал. – Какой-то мудозвон из военной прокуратуры познакомил его с некоторыми деталями по уголовному делу Сарматова. А порода-то казачья, вот и пошел вразнос сокол ясный. Рапорт об отставке, понимаешь ли, подал в знак протеста. Я этот его «протест» под сукно, а ему направление на учебу в Академию КГБ. Пусть в стольном граде двойню свою тетешкает да на наших глазах ума-разума набирается.

– С умом у него все в порядке, – хмуро заметил Савелов и, чтобы сменить тему неприятного разговора, протянул пачку фотографий. – Вот полюбуйтесь, Сергей Иванович…

Водрузив на нос очки, генерал принялся с интересом рассматривать снимки средневекового замка. Его увитые плющом и диким виноградом древние стены и башни угрюмо возвышались над уходящими к горизонту лесистыми холмами и долиной, которую прорезали извилистая лента реки и прямой, как штык, автобан, пронзивший небольшое селение с аккуратными немецкими домами и средневековой, в готическом стиле, кирхой.

– Цитадель! – хмыкнул Толмачев, отложив фотографии. – Во сколько она нам влетела?

– В пару миллионов дойчмарок. Турки работали день и ночь. Внешний вид привели в порядок в соответствии с немецкими требованиями. Министерство культуры Германии дало высокую оценку наружным реставрационным работам на памятнике немецкой культуры и истории.

– Немчура-а!.. Умеют рыбку съесть и не уколоться. Купите, мол, за одну марку, отреставрируйте за пару миллионов, а потом налоги да бешеные деньги за аренду земли платите. А про то, что земля их немецкая нашей русской кровью пропитана, про то молчок… Нам бы научиться такими хитрожопыми быть!

– Не научимся, – с улыбкой покачал головой Савелов. – Немцам, говорят, мозги бог на аптекарских весах отвешивает, а нам пригоршней, без весу, в башку бросает…

Генерал усмехнулся и положил руку на трубку телефона правительственной связи, но прежде чем снять ее, спросил с опаской:

– Наследники баронов фон Фриц сию цитадель назад не потребуют?

– «Проверено – мин нет», – успокоил его подполковник. – Наследники баронского гнезда погибли в Дрездене в сорок пятом под американскими авиабомбами. Оставался, правда, один, но… о нем в свое время позаботились люди из штази.

Генерал хмыкнул и набрал номер на телефонном диске:

– Алло!.. Это я, Павел… Не узнал брата родного?.. О-о-о, значит, богатым буду… Мне тут репродукции с картин старых немецких мастеров принесли, нет желания полюбоваться?.. Дело, говоришь, ко мне есть?.. На дачу?.. Добро, через два часа буду.

– Со мной поедешь, Вадим, – положив трубку, сказал генерал. – Сам «баронское гнездо» ему покажешь и объяснишь, что к чему, если вопросы возникнут…

Навстречу генеральской «Волге» в завесе дождя унылой чередой плыли подмосковные деревни с отцветающей сиренью, поля с ударившими в рост зеленями и задумчивые березовые перелески.

Генерал с переднего сиденья искоса посматривал в боковое зеркало, в котором отражалось хмурое лицо сидящего сзади Савелова.

Переживает… Умыл, умыл его старлей, подумал генерал, вспомнив, как Шальнов «не заметил» протянутой руки новоиспеченного подполковника. А что переживать-то? Золотую Звезду и подполковничьи погоны Савелов на паркетах не выпрашивал, принял то, что на него упало. На что уж майор Сарматов на дух его не переносил, однако в посмертном донесении из того проклятого афганского рейда собственноручно подтвердил, что капитан Савелов в бою труса не праздновал. Но не прост сынок академика, ой не прост… Сам-то академик большой говорун, половину Африки и Латинской Америки уговорил в социализм уверовать, зато сынок – молчун. А за его молчанием пойми, то ли он всех вокруг за быдло держит, то ли в своей интеллигентской душе совковой лопатой копается…