Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер

– Такая чудная фамилия, небось, одна на весь город! Они нас сразу признают, сыночек, вот увидишь! Ты же весь в отца уродился, красивый, кудрявый, настоящий Шапиро.

Она умерла в феврале 41-го, за четыре месяца до начала войны. Сельсовет еще успел отправить девятилетнего Матвея в областной детский дом. Уже с фамилией Шапиров, букву приписала сердобольная директорша школы – куда ребенку мучиться с такой-то кличкой!

Матвей старался никогда не вспоминать первые месяцы детдомовской жизни, звериную невыносимую тоску по матери, ее теплу и голосу, рукам, нескончаемой и неценимой любви. Непонятно, как выжил. А может быть, и не выжил бы, не возьми его Семен под свою опеку.

Семен появился с началом войны, когда при эвакуации соединили несколько детдомов. Он уже успел поскитаться по детприемникам и каким-то специальным интернатам и прекрасно освоил непростую науку выживания. Родителей своих Семен не помнил вовсе, только тщательно берег карточку, где два забавных толстячка в одинаковых белых панамках радостно смеялись на фоне моря и пальм. За руки они крепко держали совсем маленького кудрявого толстячка, в котором Матвей не сразу узнал тощего белобрысого Семена.

От нового товарища Матвей научился многим важным вещам – хранить хлеб, чтобы сухари не ломались и не обрастали плесенью, находить окурки-бычки, получать вторую порцию каши. С кашей вся хитрость заключалась во времени. За первой порцией нужно было прорваться как можно раньше, плотно затесаться в толпу ребят и, главное, не смотреть в глаза дежурной. А потом тщательно вылизать миску, терпеливо подождать и подходить опять – в открытую и спокойно, будто тебя здесь раньше никогда не стояло. Не сразу, но Матвей научился и спать при любом шуме, накрыв голову подушкой, и высекать из камней искру для раскурки, и различать почти полные бычки от сгоревших пустышек. Но, главное, немного отступили тоска и ужасное чувство пустоты и сиротства. Про отца-комиссара он никогда никому не рассказывал, и не хотелось, и все равно не поверили бы – в новой выписанной в деревне метрике вместо отца стояла черная жирная черта.

Семен никогда не дрался. И с ним не дрались. Потому что ничего его не злило и не огорчало. В самый голодный 42-й год он травил байки про свой прежний детдом и уверял, что никто из здешних ребят не ценит и не понимает своего счастья. Ну холодно, ну хлеба мало дают, зато половину уроков отменили, спи-отдыхай! Им бы в специнтернате пожить годик-два, тогда б узнали, почем фунт изюма. Вся группа покатывалась, лежа на кроватях и слушая его очередную историю про свирепых воспитателей и хитрых пацанов.

Кстати, лежать все свободное время – тоже была наука Семена, так меньше кружилась голова от голода. Позже Матвей узнал, что специнтернатами называли детдома для детей врагов народа. Смешные веселые толстячки на фотографии – враги народа? А его собственный отец? Комиссар, революционер, председатель колхоза? Допустим, отца подставили какие-то предатели. Да, наверняка подставили, может, там был настоящий заговор. Но почему не разобрались до самой войны? Мама, бедная мама! Получается, ее тоже могли арестовать, как мать Семена? А его, Матвея, отправили бы в специнтернат?! Нужно самому искать отца, вот что! Но как искать, если ничего не сохранилось – ни фотографий, ни документов, ни адреса в Москве?

Только один раз Матвей увидел, как дерется его друг. Ожесточенно и страшно дерется, раздавая направо и налево точные тяжелые удары. Но все-таки избегая бить в лицо. Не мог Семен бить в лицо, никогда не мог, вот в чем штука.

Незадолго до этого ужасного дня к ним привезли новую девчонку, Валю Краснову. Она, как и Семен, была на год старше Матвея, попала в другую группу, поэтому самого Матвея, слава богу, не позвали участвовать в расправе.

Нет, и раньше поступали новенькие, но там все было просто – либо родители умерли, либо погибли в бомбежку, а про Валю сразу заговорили, что она – дочь предателя. Врача-предателя, который работал на немцев. И сама все три года спокойно прожила под фашистами, пока наши не освободили город и не расстреляли этого позорного отца.

И сразу возникла идея – устроить новенькой темную. Конечно, Матвей в душе ужаснулся, но и ребят понимал – как можно прощать предателей! Странно, что Семен не узнал заранее. Или ребята нарочно скрыли, зная его добрый характер?

Семен успел ворваться в спальню, когда Валя, накрытая с головой одеялом, почти не дышала:

– Фашисты! Вы все фашисты, едрена мать!.. Козлы! Козлы хреновы!

Нет, слова, были покруче, многих Матвей и не слыхал раньше, даже в деревне. Мстители разлетелись в разные стороны, как щенки. Свет погасили, и никто не увидел, как Семен, сдерживая рыдания, блюет в уборной.

Случай, конечно, замяли. У Вали оказались сломаны четыре ребра и нос, но постепенно все зажило, даже страшные синяки вокруг глаз сошли, и открылась круглая курносая мордашка, вся в веснушках, как перепелиное яйцо. Она ни на шаг не отходила от Семена, что выглядело очень смешно: длинный, тощий, как палка, парень и рядом – вполовину от него – курносый шарик с косичками.

Валя сама рассказала, как ее отец, главврач районной больницы, осенью 41-го года отказался уходить с отступающими войсками. Потому что не хватило транспорта, чтобы вывезти тяжелобольных и раненых. С ним остались Валина мама, детский врач той же больницы, две санитарки, около двадцати больных и, конечно, десятилетняя Валя. И сначала все было почти нормально, немцы их не тронули, несколько человек выздоровело, стали поступать новые пациенты из окрестных сел, в основном старики и роженицы. А после того как папа удалил аппендицит немецкому офицеру, в больнице появились свежее молоко и другие продукты. Никто даже не узнал про раненых, родители сумели отправить их в лес с подводами для дров.

Но потом в городке объявили сбор евреев, все страшно испугались, потому что уже доходили слухи об их массовом уничтожении, и когда в больницу пришли за молодой еврейкой и ее только что родившимся ребенком, мама вдруг бросилась на полицая и стала вырывать у него из рук младенца. Тут подбежала санитарка и уволокла Валю в подвал, и она только ночью узнала, что мама убита.

Потом прошли еще два года, Валя не ходила в школу, но папа где-то раздобыл учебники за пятый и шестой класс и постоянно следил, чтобы она занималась, даже диктовал диктанты по книжке Тургенева. Она научилась стерилизовать инструменты и делать перевязки, а в последний год самостоятельно ассистировала на операциях. Конечно, у них лечились не только жители, но и немецкие солдаты, один совсем мальчишка пролежал почти полгода, папа говорил, что он – везунчик и что нигде в литературе не описано такой сложной и успешной операции на грудной клетке. И когда наши наконец освободили район, именного этого солдата папа не отправил к пленным, а велел переодеть в местную одежду и выдать за работника кухни. Но другие больные донесли, и папу вместе с его везунчиком расстреляли прямо во дворе госпиталя.

Валя и Семен поженились сразу после окончания школы, они уехали в большой областной город, Валя поступила в медучилище, а Семен – на курсы водителей грузовиков. Потом, уже в армии, Матвей получил карточку крошечной курносой девчонки с улыбкой Семена и Валиной россыпью веснушек на щеках. На обороте аккуратным Валиным почерком было выведено: «Дорогому дяде Матвею от Аленки. 20.05.1952». Он ужасно обрадовался всему сразу – их любви, настоящей маленькой дочке, чувству навечного взаимного родства и братства. Только опять накатили одиночество и тоска.

Конечно, в армии он еще не знал и подумать не мог, какая замечательная новая дружба ждет впереди!

Все началось с кружка математики в седьмом классе. Матвей сразу записался, он и раньше любил алгебру и, особенно, геометрию – за стройность и логику. Не то что какая-нибудь нудная литература или история с вырванными страницами и вычеркнутыми абзацами. Новый учитель математики, недавно вернувшийся с фронта, сразу стал давать Матвею отдельные задачи. Было ужасно интересно, хотя и нелегко. И пацаны смеялись и дразнили «профессором». Но в старших классах смеяться перестали, даже списывать не просили – никто уже не понимал, чем именно он занимается и на каком уровне. Тот же учитель написал прекрасную характеристику в МГУ.

Это уже после армии он решился, после смерти Сталина. Не было никаких денег, никаких знакомых в Москве, но столица и университет манили до умопомрачения! Просто дыхание перехватывало при одной мысли, что он может стать полноправным студентом МГУ, жить в огромном городе. И еще грела тайная давняя мечта отыскать следы отца.

Экзамены оказались вполне проходимыми, в документах значилось: русский, мать – Надежда Васильевна Шапирова, крестьянка, умерла в 1941, других родственников нет… Короче, приняли без проблем. К тому же в армии Матвей вступил в партию. Почему-то казалось, что отец бы его одобрил и поддержал.