Кэнди - Терри Сазерн

Сладкая девочка лежала на спине и тихонько постанывала, как будто она просто спала и ей снился кошмар. В своем бессознательном сне она согнула ноги, и ее черная плиссированная юбка опять задралась, открывая умопомрачительный вид на голые ножки и белый мысочек шелковых трусиков, что скрывали чудесный горшочек с медом от нескромного взгляда доктора Данлэпа — потому что как раз туда-то он и смотрел.

Когда Кранкейт это заметил, он наклонился над Кэнди и снова поправил ей юбку. Его движения были уверены и спокойны, как будто эти аппетитные голые ножки принадлежали ему.

— Вот и славно, — сказал он, оборачиваясь к Данлэпу, — вот и оставайтесь хорошим мальчиком. Как вы сами сказали, вам осталось всего-то несколько месяцев до пенсии.

Это был хорошо рассчитанный удар. Данлэп весь побелел и болезненно сморщился. Однако он ничего не сказал, а взгляд у него стал печальным и кротким.

Кранкейта это заинтриговало. Что-то оно ему напоминало, вот только бы еще вспомнить — что именно.

И тут его осенило. Ну да, конечно же. Драть твою за ногу! Данлэп и вправду ведет себя так, как будто Кранкейт ему сын, а он, соответственно, его папа!

Да, точно. Кранкейт уже видел этот страдальческий взгляд, исполненный бесконечного отеческого терпения. В глазах собственного отца. Кранкейт вспомнил отца (который бросил их с мамой, когда Кранкейт был еще совсем маленьким), и на него накатил странный приступ раскаяния.

— Думаете, это приятно, — всхлипнул Данлэп, — когда тебя все критикуют, и придираются к мелочам, и готовы разодрать тебя на части за малейшую оплошность?

Кранкейт затушил сигарету в пепельнице и сказал:

— Я придираюсь не к вам. Это не вас, а вашу проклятую оболочку, в которую вы сами себя заключили, я пытаюсь сдрочить… э… то есть, содрать… то есть, нет… разодрать.

— И как это следует понимать? — оскорбился Данлэп.

— А вот так: вы всю жизнь подавляли в себе желание дрочить, мастурбировать. Вас всегда что-то сдерживало. Сперва матушка вам запрещала, потом — вы сами себе запрещали. Вы принадлежите к последнему «допотопному» поколению до того, как Фрейд открыл копуляцию; внешне вы — человек высоконравственный и добродетельный, но в душе у вас — настоящий отстойник развращенности, скотства и похоти.

Похоже, доктор Данлэп остался очень доволен таким анализом своей личности и даже как будто слегка оживился. Воспрянул духом. По крайней мере, Кранкейт проявил подлинный интерес — вдумчивый и серьезный — к его скромной персоне, и это был явный прогресс по сравнению с его прежним сарказмом.

— Вы сейчас говорили, что я мог бы быть вашим сыном, то есть вы как бы усыновили меня, символично, и поэтому я и завел этот разговор… «по-семейному», без обиняков, — сказал Кранкейт.

При словах «усыновили» и потом еще «по-семейному» глаза у доктора Данлэпа затуманились невыразимым блаженством. Он приосанился, расправил плечи и выпрямил спину — серией мелких толчков. Точно, как член при эрекции! — подумал Кранкейт и шагнул вперед, вытянув руки перед собой и сложив ладони чашечкой, готовый выступить катализатором известного процесса, но тут же одернул себя и опустил руки.

— А знаете что, мой мальчик, — сказал Данлэп, — вы очень верно подметили. Я всю жизнь только и делал, что сдерживал свои порывы. Меня учили, что секс — это что-то запретное, грязное и нехорошее, и, наверное, поэтому меня всю жизнь завораживали его символы — тело этой молоденькой девочки, например. А вы что чувствуете?

— В каком смысле?

— Ну, что вы чувствуете, когда смотрите на нее — вы, человек из молодого поколения, который, к тому же, упорно стремится избавиться от устаревших понятий и норм?

Кранкейт тупо уставился на Кэнди.

— Она похожа на Мерилин Монро на том старом календаре, — сказал доктор Данлэп, — если ее раздеть, будет один в один.

— Если бы вы прочли мою книгу, вы бы не спрашивали, что я чувствую, — сказал Кранкейт. — В пятой главе «Всем мастурбировать!» я категорически заявляю, что гетеросексуальные интимные связи есть причина и корень всех современных неврозов, неубедительная и затасканная иллюзия, которая смущает «эго» и сбивает его с пути истинного, и что мы должны приложить все усилия, чтобы эти интимные связи не поглощали бы нас целиком, а оставались на своем истинном месте — как дополнительное приложение к мастурбации, которая является единственной сексуальной моделью, позволяющей нам достичь полной самореализации и психического здоровья. Доктор Данлэп слушал очень внимательно.

— Это была очень смелая книга, — заметил он с отеческой гордостью и восторгом. — В ней вы бросаете вызов всем общепринятым взглядам на секс.

Кранкейт самодовольно улыбнулся.

— Конечно, — продолжил он, — для людей, вроде вас, у которых нет вообще никакой сексуальной ориентации, гетеросексуальные отношения — вполне логичная стартовая площадка. Это все-таки лучше, чем ничего. Теоретически, в этом нет ничего плохого, что вас тянет рассматривать тело этой молоденькой девочки. Наоборот, это очень хороший знак — что вы наконец-то решились дать волю своим подавленным побуждениям.

Доктор Данлэп встрепенулся и, уже не таясь, уставился на Кэнди, лежащую на кушетке, теперь — на боку. Она тихонько вздохнула и снова перевернулась на спину. Кэнди согнула ноги, и черная юбка опять соскользнула на бедра, открыв манящие белые трусики. Данлэп уже даже и не пытался изображать из себя добродетельного джентльмена — его глаза зажглись жадным, порочным огнем.

— У меня, разумеется, нету времени на все это, — сказал Кранкейт. — Слишком много работы.

Данлэп ничего не ответил. Он не сводил взгляда с соблазнительного белого мысочка, скрывавшего нежное, трепетное местечко.

— Да, нету времени. И, по правде, и не было. Сперва институт, потом — исследования и работа над книгой… ни романтических приключений… ни своей семьи… Об этом я, кстати, жалею — что не завел семью.

— Да? — сказал Данлэп, который, вообще-то, не слушал Кранкейта.

— Да. И я, признаюсь, был тронут, когда вы сказали, что питаете ко мне отцовские чувства. Видите ли… я не знал своего отца, — теперь в голосе Кранкейта появилась легкая хрипотца.

Данлэп ничего не сказал. Он, не отрываясь, смотрел на Кэнди — буквально пожирая ее глазами.

— Но вернемся к нашему разговору, — продолжил Кранкейт. — Вы кошмарно зажаты. И вы даже не осознаете, сколько бед доставляет вам эта зажатость, этот внутренний механизм, который вы изобрели, чтобы глушить в себе сексуальные побуждения. Вот почему я считаю, что это нормально, что вас тянет смотреть на голые ноги мисс Кристиан — сейчас это именно то, что вам нужно.

— Да, это именно то, что мне нужно, — повторил доктор Данлэп, как зомби, и подошел ближе к кушетке, на которой лежала сладкая девочка. Его руки слегка дрожали.

— Для вас будет в тысячу раз лучше, если вы удовлетворите это свое желание, а не задавите его в себе, чтобы оно потом долгие годы терзало ваше подсознание, — убедительно проговорил Кранкейт.

— Данлэп… ДАНЛЭП, вы что?!

Доктор Данлэп метнулся к кушетке и попытался сорвать с Кэнди трусики.

— Вы же сами сказали, что это «именно то, что мне нужно», — пробормотал он, смутившись.

— Да, но только в той мере, в какой ваши желания не затрагивают интересы другой стороны. Это очень существенное разграничение.

Доктор Данлэп все же снял с Кэнди трусики и швырнул их через плечо, так что они приземлились, словно шелковая белая бабочка, прямо на пишущую машинку Кранкейта. Теперь Кэнди была восхитительно обнажена от пояса и ниже. Директор больницы без колебаний развел ее ноги в стороны…

— ДАНЛЭП!

Доктор Данлэп быстро коснулся рукой трепетной розовой мармеладки, которую больше уже не скрывали трусики. Сейчас он был похож на нашкодившего мальчишку, которого поймали на месте преступления, но он пытается делать вид, будто он тут ни при чем.

— Все в порядке, — сказал он, чуть ли не обиженно. — Я их надену обратно.

«Их» — то есть, трусики Кэнди. Однако он даже не сдвинулся с места, чтобы забрать их с машинки. Он так и стоял над кушеткой, решительно глядя на Кранкейта и этак вежливо держа руку поверх золотистых кудряшек на сладком местечке.

Кранкейт сердито нахмурился:

— Ну, и чего вы ждете?

— Сейчас, сейчас, — быстро проговорил Данлэп, — сколько раз мне еще повторять?

Доктор Данлэп вел себя так, как будто все это было в порядке вещей — и доктору Кранкейту вовсе не за чем так психовать и повышать голос…

— ДАНЛЭП!

(Кранкейт только сейчас заметил, что из пяти пальцев руки Данлэпа, о которой, собственно, и шла речь, видны только четыре — его мизинец украдкой скользнул прямо внутрь.)

— Послушайте, Кранкейт, чего вы кричите? — сказал доктор Данлэп. — У нас тут, знаете ли, не гетто.